на руки, и приходилось всю дорогу развлекать их рассказами, как гоняли французов и сколько их потопло. Катя слушала с людоедским удовольствием. А Олёнка вдруг заплакала:
– Жавко усих.
«Сердечко доброе!» Они почти пришли. Верхняя площадка, где висели колокола, была открытой. Ветер продувал ее насквозь. Звонарь изготовился.
Шкура сжал руку Олёнки и махнул детине. Меллер тем временем схватил Катю за плечи. Удар был такой, что оба взрослых чуть не сверзились вниз от страха. Уши заложило, как если бы девятифунтовая пушка выстрелила в сажени от них. Боже, храни артиллеристов!
Девчонки заорали. Но их крика никто не услышал. И первые – они сами.
Раньше всех пришел в себя Меллер. Его тряс за руку привычный к делу звонарь, требуя воздаяния за труды. Барон помотал головой, удостоверился, что Катя на месте, только ревет. А у Олёнки носом идет кровь.
– Я не знаю, что нам скажут мать и бабушка.
Александр Христофорович и представлять боялся.
Вопреки ожиданию, гости были отвлечены домашним фейерверком на склоне горы, ниспадавшей к Мже. А Елизавета Андреевна, как всегда, упиралась на кухне, командуя оравой девок из деревни, призванных месить господское тесто. Завтра предстояло печь столько пирогов, чтобы потом есть до Великого поста.
Про колокол сказали, будто на ветру оборвалась веревка, но звонарь успел вовремя поймать расходившийся язык.
– Ах, негодник! – всполошилась Мария Дмитриевна. – Я ему, злодею, кожаных вожжей посылала, чтобы не перетерлись. Так нет! Все подвязывает ветошью! Да я его теми же вожжами…
Бенкендорф с Меллером переглянулись, отлично понимая, кого госпожа Дунина захочет взгреть вожжами, если история откроется.
Но до ночи было тихо. Видать, девчонки молчали. Потапыча барин снова услал к прислуге со штофом наливки. И улегся в кровать, ожидая чудес. Елизавета Андреевна его обломала.
Неужели он так самоуверенно вел себя в сенях и за столом?
Утром все обнаружилось.
– Что вы сделали с моей дочерью? – бесновалась вдова. – Я всю ночь не могла выйти из детской. Она поет басом!
Шурка был обескуражен.
– А покойников видит?
– Каких покойников? Ей-богу! Злодей! Враг рода человеческого! Навязался на мою голову! Еще в Мокром надо было вас выгнать! – Женщина рыдала.
– Мадам, – у дверей господской половины появился как всегда веселый и румяный Роман Романович. – Что стряслось? Вышей дочери опять худо?
«Да уйди же ты, бобер бесхвостый!»
Шидловский очень по-хозяйски попытался обнять Елизавету Андреевну. Шурка чуть не взревел, как кабан, и не кинулся на соперника. Но дама повела плечами, отстраняя руки жениха. И одним этим движением восстановила равновесие. Казалось, ей никто не нужен: она смотрела на Олёнку, которая, выйдя из детской, совершенно спокойно прошлепала мимо Шидловского, намереваясь спускаться в сени, откуда дверь вела в нужник. Только Катя поняла ее взгляд.
– Ничего! Мама! Ничего! – старшая барышня Бибикова