того ты не растешь,
Гнида конопатый,
Шурочка Панкратов
Это при моей-то «любимой»! Я схватил какой-то дрын и начал гонять его по всей деревне. А он долговязый был, бегал намного быстрее меня. Я его догнать не смог, но готов был за себя отомстить и подраться, если понадобится. Драчун я был неплохой, потому что мне все время приходилось защищаться от своих сверстников. И вот я, обиженный, плача, пришел домой. Пока никого в избе не было, взял тетрадку у сестры и написал на Ваньку стих, страшный стих. Я собрал весь фольклор деревни – все, что от мужиков слышал. На следующий день на грудок прихожу, мрачный, на всякий случай кол взял хороший – от Ваньки защищаться. И когда все собрались, я объявляю:
– Стих! Ваньке Сидорову посвящается!
Ну и как дал им этот стих, с листа читал. Не успел я закончить, как Ванька Сидоров меня погнал. На этот раз я оказался проворнее, он отстал.
На другой день вся деревня узнала о моем поэтическом дебюте. Дед вывел меня во двор:
– Варнак! – говорит («варнак» – это казачье слово, им называют варвара, которого следует наказать) и всыпал мне вожжей.
Дед часто меня порол. Вожжами – это еще ничего, было делом привычным. А когда ему под руку уздечка попадалась, тут я уже боялся, что, не дай бог, удилами. И он меня отпорол. Оказывается, на следующий день утром ему рассказали, что внук его на грудке выдал мат-перемат. В нашей семье это было страшно наказуемо. Дед всегда говорил:
– Варнак! При большевиках живем. Учись пахать, сеять, лес валить, дрова колоть, землю пахать, а щелкоперство это брось.
Вот так он меня крепко воспитывал. А бабушка меня всегда успокаивала.
В детстве я был почему-то конопатый. Старухи смеялись надо мной, говорили:
– Санька ходит Панкратов-то, мухами весь засиженный.
Мне было очень обидно, а бабушка меня однажды успокоила:
– Санка, не обижайся на старушек. Они же не знают, что тебя солнышко любит.
И с тех пор, когда я плакал, то утешения искал всегда у бабушки. Бабушка мне тогда сказала:
– Пушкина-то почитай. Вот это – поэзия. А матерные слова ни к чему.
Потом, когда я начал писать стихи, мама всегда предостерегала:
– Санка, брось писать стихи – расстреляют, а не дай бог – посадят.
Уже после перестройки, когда у меня вышла первая книга стихов, я приехал к маме. Книгу ей показываю и говорю:
– Мама, видишь, меня напечатали.
Она полистала книгу и зарыдала в голос. Обняла меня, прижала к себе, плачет и говорит:
– Все-то тебе, сибирячок, неймется. Все-то тебе неймется. Смертыньку ищешь!..
Кино наоборот
Раз в месяц к нам в деревню из Камня-на-Оби привозили кинопередвижку. И вот «ду-ду-ду» – стучал движок, и показывали кино. Вся деревня собиралась на фильм. Вместо экрана вывешивали простынь, и мы с ребятами по другую сторону простыни смотрели кино: в зале все места были для взрослых, а нам разрешалось смотреть только за простыней – «за экраном».