ему изрезали ножом, чтобы привлечь внимание мурен; кроме того, раба облили уксусом, чтобы мурены как следует разозлились.
Стоял очень жаркий день.
Мурен держали в отдельном садке, подальше от загородок с другими рыбами; к нему вела узкая бетонная дорожка, уходящая в залив. Мурены – рыбы длиной и толщиной с человека, плоскоголовые и тупомордые – известны своей агрессивностью и острыми, словно бритва, зубами. Рыбным садкам этой виллы было сто пятьдесят лет, и никто не мог сказать, сколько мурен таится в лабиринте туннелей или в укрытиях, устроенных на дне. Явно очень много. Возможно, сотни. Самые древние мурены выглядели настоящими чудищами; некоторые носили драгоценные украшения. Поговаривали, будто одна из них, с золотым кольцом на грудном плавнике, была в свое время любимицей императора Нерона.
Этому рабу мурены внушали особый ужас, поскольку – Амплиат наслаждался иронией судьбы – именно в его обязанности прежде входило кормить их, и теперь он начал кричать и вырываться еще до того, как его попытались втащить на ведущую к садку дорожку. Он каждое утро видел мурен в действии, когда бросал им рыбьи головы и куриные внутренности: поверхность воды начинала рябить, потом вскипала; мурены чуяли запах крови, стрелой кидались из своих укрытий на добычу и принимались рвать ее в клочья.
В одиннадцать часов, невзирая на изматывающую жару, Амплиат лично спустился к берегу. Его сопровождали сын-подросток, Цельзиний, управитель Скутарий, несколько деловых партнеров Амплиата (они приехали следом за ним из Помпей и торчали здесь с рассвета в надежде на обед) и примерно сотня рабов, которым, как решил Амплиат, предстоящее зрелище должно было пойти на пользу. Жене и дочери Амплиат велел оставаться в доме: женщинам не подобает смотреть на такое. Для хозяина виллы принесли большое кресло, и кресла поменьше – для его гостей. Амплиат даже не знал, как зовут провинившегося раба. Он достался ему вместе с прочими работниками, приставленными к рыбным садкам, когда Амплиат в начале года приобрел эту виллу.
Загородки с рыбами были расположены вдоль берега, на участке, примыкающем к вилле; в них плескались морские окуни с их плотным белым мясом, серая кефаль (для нее приходилось строить садки с высокими стенами, чтобы рыба не ушла обратно в открытое море), камбалы и скаровая рыба, хек, и миноги, и морские угри.
Но самым дорогим из водяных сокровищ Амплиата – его до сих пор бросало в дрожь, когда он вспоминал, сколько заплатил за них, и это при том, что он даже не особенно любит эту рыбу! – была красная кефаль, изящная барабулька, переливающаяся различными оттенками розового и оранжевого. Разводить эту рыбу было необычайно трудно. И вот ее-то негодный раб и погубил. По недосмотру это было сделано или по злому умыслу – Амплиат не знал. Да и не хотел знать – его это не волновало. Важно было другое: сегодня, в начале дня, поверхность этой загородки покрылась многоцветным ковром дохлой рыбы; даже мертвые, барабульки продолжали держаться поближе друг к другу. Когда Амплиата позвали к загородке, часть рыб еще была жива, но умерла у него на глазах; они всплывали