Богдану мало, он выпрашивает у отца в лен местечко Узкое на Ловати. Батя и согласился вроде, но наследство не оформил пока, ждет чего-то. Потому волнуется Богдан Дмитриевич, и конь под ним нервный, не желает успокаиваться, все перебирает тонкими ногами.
– Не дам! – говорю я и вдыхаю карамельный запах гривы.
– Она же старая совсем, ее из милосердия кончить надо! Дурень ты, братец! – смеется Андрей, мой третий брат, которому еще рано назначать удел.
Мне тоже рано. Андрей Дмитриевич всего на два года меня старше, мы с ним похожи: оба русые, безбородые, длинношеие и худющие. «Ветер качает» – это про нас. Но Андрюша во всем удачливее меня. И в учебе, и в седле. Он уже на службе, был замечен польским ипатом – лихостью выделился.
– Нет! – отвечаю я.
Лошадь я им не отдам.
– Зря, что ли, гнали?
– Не позволю, и все тут!
– Тьфу! – сдается Василий, и братья разворачиваются.
Отцу подают свежего коня.
– За мной! – весело кричит князь. – Научу вас, сынки, охотиться!
Охотничья ватага направляется обратно в лес, теперь ее возглавляет отец.
Один из всадников отстает. Он немногим старше меня, высокий, худой и подвижный. Борода не выросла, бритая голова прикрыта круглой шапочкой, из-под застегнутой на груди накидки торчит черный воротник. Он хочет потеснить Савелия, но конь не слушается седока, пятится. Савелий стоит, как стоял.
– А ну, перекрестись, смерд!
Охотник выпрямляется в седле, потом наклоняется, словно пытается клюнуть Савелия в темя крючковатым, как будто сломанным носом. Я узнаю его. Это сын нашего соседа, боярина Романа, школяр Ян. Он учится в университете, а сейчас отпускное время, вот он и приехал домой. Помню, он задирал меня маленького, а сейчас делает вид, что не узнал.
Савелий глаз не прячет и напоказ широко крестится левым польским крестом. Вроде и смотрит без издевки, но что-то во взгляде серых глаз ярит всадника. Тот шипит ругательство и хлещет коня. Савелий смотрит ему вслед все тем же спокойным твердым взглядом.
Карамельная лошадка постепенно успокаивается.
– Отпусти ее, – велит Савелий, его взгляд полон тоски.
– И куда она пойдет?
С сожалением размыкаю руки. Савелий не отвечает, но я сам вижу, что слепая лошадь, спотыкаясь, бредет в сторону болота.
– Я возьмусь нянькать тебя, отрок, – говорит Савелий.
Я неожиданно этому рад.
Избушка Савелия стоит на отшибе, у самого леса. Изгородь украшена огромными бурыми букетами папоротника, я с изумлением рассматриваю их. Похожие на перья гигантских птиц листья давно засохли, осыпаются.
– То старуха моя… – поясняет Савелий, указав на ограду. – Нечистую силу отваживала.
Мы проходим к двери мимо низеньких яблонь-первогодок.
– На ту половину двора не ходи, – предупреждает дядька. – Там у меня пчельник.
Обутой в лапоть ногой Савелий сгребает пыль, разравнивает ее.
– Вот