койками – не помню даже, был ли у нас в комнате, где спали то ли шесть, то ли восемь лейтенантов, хоть какой-нибудь стол. О том, чтобы кому-то из офицеров получить жилье для семьи, нечего было и думать: учебный центр был переполнен офицерами, а в Северодвинске, Комсомольске-на-Амуре, Питере и Горьком одна за другой сходили со стапелей все новые атомные лодки. Но учебная программа центра была рассчитана на многие месяцы, а семьи офицеров оставлены у кого где. Ладно если у дедушек-бабушек на Украине, а если где-то между сопок в Полярном или в Видяево? И офицеры, попавшие в учебный центр, в том числе и командиры первых атомных субмарин, вечерами отправлялись по городку искать, что бы можно было снять для семьи.
Городок, однако, был особенным. Тут располагался не только первый реактор, на котором учились подводники, а еще, оказалось, пролег и первый километр после сотого от Москвы, то есть нас разместили в ближайшем к Москве месте, куда в хрущевские годы выселяли из столицы за проституцию и где разрешали селиться отсидевшим срок ворам. Понятно, что в таком лакомом для указанного контингента населенном пункте отдельных квартир никто не сдавал, и удачей в поиске был абсолютно любой клочок годного под ночлег пространства, вплоть до чердака, если не чулана.
Занимался поисками и я. Кстати, именно чердак в одном деревянном доме дачного типа мне и согласились сдать. Хозяйка, похожая на кочан капусты не только из-за телосложения, но и из-за обилия надетых одна на другую кофт, сказала, что они недавно приехали с Крайнего Севера, где она работала завучем в школе, а муж – главным уполномоченным.
– Уполномоченным чего? – глупо спросил я.
– По обеспечению сеном лошадей всего Заполярья, – ответила бывший завуч.
На слове «всего» она сделала ударение. Я полез смотреть чердак. День был солнечным, и в призматическом пространстве под железной крышей стояла раскаленная духота. Треть чердака, превращая его в кадр сюрреалистического фильма, заполняли ряды новеньких ученических глобусов. Спускался я в размышлениях о том, в какой таре завучу удалось доставить из Заполярья столь необычный багаж. Мы бы, может, и сняли этот чердак, но помешало обстоятельство, о котором я забыл упомянуть. Лестницы на чердак еще не существовало, и я забирался наверх по куску ременной вожжи, которая, не исключено, была единственным предметом, внесенным в семейную копилку лошадьми «всего» Заполярья. А нашему ребенку было полтора месяца.
– Вот и построите, – сказала хозяйка, демонстрируя кроме географического уклона своей натуры еще и практичность.
Но о моих поисках только к слову.
Моряки никогда не относились пренебрежительно к своей форме. Более того, она всегда и везде бывала любима, ценима, лелеема. Об отношении к морской форме женщин уже не говорим. Может быть, поэтому пятно, дыра, заношенность черной формы уязвляли, казалось, не только владельца тужурки или брюк, а и всех моряков в округе. Но нас, как уже сказано выше, переодели в защитно-зеленое, и маскарад того, что было выдано нам во временное пользование,