окончания училища никаких особенно запомнившихся разговоров с нашим командиром роты больше не припомню.
Другое дело – после. Моя офицерская военно-морская служба длилась не очень долго, и жизнь покатилась по совсем иным рельсам, но среди того, что все-таки оставалось и в душе, да и в не прекращающихся отношениях от недавнего прошлого – была семья севастопольских, а затем и ставших московскими Бревернов. Это были – Владимир Эдуардович, его жена Нора и их сын Андрей, который и родился-то в феврале пятьдесят девятого – через несколько месяцев после того, как наша полурота очутилась в Севастопольском училище.
Отношения моего бывшего командира роты с моим дядей продолжались после моего выпуска уже независимо от меня, более того – бывало так (и это длилось не месяц-два, а иногда даже и до года), что оба мной бывали недовольны. Недовольны и тем, что я пишу, и тем, из чего вообще состоит моя жизнь, и… Да мало ли еще чем. Но потом все как-то успокаивалось. Дядька был строг, но в конце концов отходчив. Пачка писем к нему Владимира Эдуардовича, напомню – идеальный, удивительный почерк – теперь у меня. Помню дядину реакцию на известие о том, что Владимира Эдуардовича выпирают в отставку.
– Не ведают, что творят, – сказал он. – Такого офицера…
В феврале 1983 года, прожив меньше недели после того дня, когда ему исполнилось восемьдесят, на операционном столе дядя умер. То, что это произошло в Крыму, для меня почти символично.[21]
XX
Некоторые штрихи биографии моего севастопольского командира роты я узнал от Андрея, его сына, только через несколько лет после смерти его отца. Андрей, я видел его младенцем, сорокалетний, а потом уже близкий к пятидесятилетию, одолеваемый несколькими серьезными недугами, присылал мне разные сведения… теперь, новое время, новая, отдающая виртуальностью реальность, – присылал мне файлы по истории своей семьи. И фотографии. Из присланного слагался объемно некоторый фильм. Пожалуй, даже сюжетный.
Отец Владимира Эдуардовича, молодой офицер из прибалтийских дворян, в предреволюционные годы сразу же отмечен и отличен в боевых условиях Первой мировой. С первых же дней после революции, как инициативный, грамотный и, вероятно, уже уверенно и твердо принявший сторону новой власти командир, он за несколько первых лет после 1917-го делает необыкновенную, даже по революционным меркам, военную карьеру. Но проходят 1920-е, идут 1930-е, и вокруг меняется все… Меняется внутренняя политика, становятся другими понятия о чести, представления о заслугах. Набирает обороты так называемая чистка кадров. И уже нет никаких общих ценностей, отношения между многими людьми начинают приобретать характер сбора компромата, и тут в ход идет буквально все… Начинаются страшные года конца 1930-х. Есть целые прослойки общества, где речь идет уже не о достойной службе, не о сохранении имущества, должности или заработка, а о попытках попросту сохранить жизнь. Человеку, образом жизни которого всегда была самостоятельность, а таков был отец Владимира