это вряд ли будет интересно. – Сухонин был сдержанный человек; он понимал, что все эти приметы и наваждения, которые его одолевают, другому покажутся не более, чем блажью. К тому же, на этот раз он был в ровном расположении духа, взбодрен купанием. Интрига с Нелли ему нравилась – после долгого поста это было какое-никакое разговение, месть жене. Видя, как доверчиво льнет к нему Нелли, он силился возбудить ответное чувство – и не мог; в глазах стояли только короткие редкие поросячьи реснички Нелли, ее вздернутый носик, ее конопушки, ее худоба. Поиграть с ней, подтрунить – на большее не было охоты. Он мощно греб, чтобы поскорее повидаться с ее миловидной соседкой, а Нелли строила планы:
– Сейчас мы пообедаем, я дам тебе талончик, а потом пойдем гулять в лес, лады?
– Лады. В лес так в лес. – Бросив весла, он приобнял Нелли и поцеловал в бледное костистое плечико; он чувствовал, что нельзя ей отказывать, что она, возможно, еще более одинокий и невезучий человек, чем он.
– А я загорела немножко, – сказала она. – Сегодня хороший день
Они оставили лодку на причале, пообедали и отправились в лес. Ломая внутреннее сопротивление, Сухонин обнимал Нелли; обнявшись, они спускались и поднимались по крутым тропинкам, запинаясь за мощные корни деревьев. У Нелли была низкая талия; Сухонин обнимал ее, притихшую, податливую, за узкие плечи, ее голова умещалась у него под мышкой, как взъерошенный воробей. Сухонин острил, каламбурил, ему становилось тоскливо оттого, что Нелли ждет, когда же он ее поцелует. Губы у нее были узкие, невыразительные, и вся она, выглядывая из-под пазухи, напоминала мышонка.
– Что же мне делать с женой, посоветуй, Чеховедка?
– Почем мне знать. Я ведь не знаю, что между вами произошло. Ты ее любишь?
– Никого я не люблю, – огрызнулся он. – Разве тебя только, да и то немножко.
– Ну, спасибо, утешил. А я думала, ты от меня без ума.
– Без ума-то без ума, да только не от тебя, а от жизни от этой проклятой. Вот такие пироги, Чеховедка.
– Не называй меня так, пожалуйста. Почему-то никто всерьез не принимает моих изысканий. Но если вглядеться, Чехов в самом деле комедиограф, и только, веселый комедиограф.
– Да, в жизни много смешного, – поддакнул Сухонин. – Взять хотя бы нас с тобой… Парочка, баран да ярочка.
Лес становился глуше.
– Мы не заблудимся? – Сухонин остановился под сумрачной елью и привлек Нелли к себе. «Ах ты, боже мой, сейчас надо ее целовать!» Он поцеловал ее в губы, – губ она не разлепляла, – в жиденький пробор на темно-русой головке, погладил; ему стало очень грустно. Нелли молчала. В кронах шумел ветер. «Не люблю ведь я никого, вот в чем вся беда-то. А ведь как был счастлив в первые месяцы с Мариной! Куда-то все исчезло, все чувства. Влюбиться бы в кого, что ли. Нет, не смогу. Неужели она не понимает, что ничего между нами нет? Нет чувства, и все идет прахом. Засиделась в девках, аспирантка…»
Ему захотелось кукарекнуть; кукарекать он не стал, но рассмеялся. Нелли