натурой. Правда, большинство перебывавших в подсобке натуру, даже такую податливую, считали довеском к более существенному, тому же плодово-ягодному местного розлива, и, обиженно вздыхая, Клава уступала уговорам, удивляясь, отчего ее пышущая жаром натура не удовлетворяет мужиков. Путем длительных сравнений и сопоставлений она пришла к выводу, что просто ей попадаются не те помощники, и стала приглашать еще не привыкших к кислятине подростков, приезжающих на отдых к родственникам из больших городов и забегавших за конфетами для своих девочек. И ей даже начало нравиться безусое скорое неистовство на ее пышном теле худосочных помощников, но только при виде Миши-маленького она томилась по-настоящему, до слабости в нижней части тела, воображая, как мяли бы ее мускулистые руки помощника кузнеца. (Степка ее был хоть и жилистым, но худым, не за что подержаться…)
Мишу-маленького она попросила подсобить уже во вторую встречу и, совместно переставив бочку с ржавой селедкой, тут же оголилась, выпростав обе налитые и розовеющие бубончиками груди, сама положила на них его ладонь, ожидая, что та сейчас сожмет их до желанного стона, но тот ладонь невежливо выдернул. Клава так и замерла, топорщась грудями и хлопая глазами.
– Ты, это… спрячь добро… – сказал Миша-маленький. – Побереги зрелость для мужа…
– Перезрею, пока объявится-то, – обронила она, но лямки сарафана на плечи натянула, грудь запахнула. И не преминула подколоть: – А ты малохольный, али как?
– А я братков не предаю…
– Ну-ну, – не поняла Клава и вздохнула, отгоняя вновь нахлынувшее желание, уж так от Миши-маленького мужиком пахло…
После того виделись они нередко, но Клава помочь больше не просила, хотя взгляд на мускулистой, блестящей от пота фигуре, прикрытой синей майкой, задерживала не таясь…
…Миша-маленький окинул взглядом скудный прилавок, сказал Тиме, что несолидно бормотухой обмывать их дружбу, и попросил у Клавы одну беленькую и бутылку недешевого портвейна.
– Чистенькую для нас с тобой, – пояснил он Тимохе, поднимая его в собственных глазах, отчего тот сразу признал Мишу-маленького пожизненным другом, а себя – его должником.
– С чего гуляем? – поинтересовалась Клава, выставляя бутылки и беззастенчиво разглядывая Тимоху, которого видела впервые. И строго добавила: – А этого я не встречала, приезжий?
– Наш это, наш, – пряча водку в карман широких штанов и передавая портвейн Тимке, отозвался Миша-маленький.
– Наших я всех знаю, – не согласилась Клава, продолжая разглядывать длинного, на голову выше Миши-маленького, мосластого, но уже набирающего мышцы и мужскую тяжесть Тимоху.
– Да наш я, тетка, – пробасил тот и, втянув загорелый живот, вставил бутылку за ремень, выпустил сверху застиранную рубаху.
– Какая я тебе тетка, – фыркнула Клава, – племянничек нашелся… – И пожалела: – Поди, без закуски…
Прошла в подсобку, вернулась с полукольцом колбасы,