мне дружеский визит, напомнив, что я значу для него меньше, чем ничего, и что Балконные Утесы отнюдь не безопасны. Что каждая нить в моей голове, связанная с защитными системами, может быть оборвана в любой момент.
Время тянулось, а я, дрожащая, без умолку вопила и визжала. Всякое самообладание исчезло, об этом позаботилась боль. Придя в очередной раз в себя, я обнаружила, что моя голова лежит на коленях Вика, и он смотрит на меня с каким-то странным выражением на лице. От волнения его кожа мерцала светло-зеленым – побочный результат симбиоза с диагностическими червями. Потом он занялся мною, и тело ощутило мягкое тепло и новую боль, грозившую поглотить без остатка.
– Прости, – тихо, словно над покойницей, произнес Вик.
Прежде я никогда не замечала жалости в его голосе, теперь же она была явственной и определенно искренней, казалось, он плакал. Эти чувства захлестнули меня и напугали, ведь сейчас мне требовалась его сила, а не смятение.
– Лежи спокойно. На время боль утихнет.
Но мне все равно было больно. Да, боль утихла, однако я продолжала ее ощущать. Чтобы не нервировать Вика, я кивнула, глядя на него как сквозь туман. По счастью, я все еще могла видеть точеные черты его прекрасного лица. Это все еще было важно для меня.
Вик запустил на мое тело диагност-жука. Старенького, с поцарапанным панцирем, но его лапки сохранили гладкость и блеск. Там, где они касались моей кожи, я ощущала мгновенное, быстро угасающее тепло. Хирургические слизни уже затянули мои раны. Вспомнилась приятная прохлада, которой сопровождалась их работа, когда я поранилась в последний раз. Подростки имели творческую жилку и порезали меня не абы как, а разрисовали узорами и словами, не имевшими смысла ни для кого, и меньше всего – для самих художников. Слизни двигались точно по этим линиям, тем самым придавая им смысл.
– Я бы тебя обнял, – откуда-то издалека донесся голос Вика, – боюсь только причинить боль.
Тут я вспомнила, что они забрали Борна, и хотела уже попросить Вика… Но о чем? Бежать за ними вдогонку? Упреждая, Вик посоветовал мне не пытаться говорить, добавив:
– Прости, что меня здесь не было. Прости, что они сюда пролезли.
Мы с ним находились в различных обстоятельствах и беспокоились о разном.
– Насколько тяжело они тебя поранили? – спросил Вик особенным тоном.
Я поняла, о чем он. Вопрос был медицинским, но касался отнюдь не медицины. Вик воссоздал в воображении всю картину нападения, определив худшее, и теперь ему требовалось понять, насколько инвазивной должна быть диагностика.
– Все на поверхности, – ответила я, и он заметно расслабился, что почему-то меня огорчило.
Нападавшие оказались недоразвиты или нечеловечески холодны, чтобы изнасиловать. Самому старшему из них, сероглазому, было лет одиннадцать. Дитя с пшеничными волосами и изящными кистями рук. Я не обязана была рассказывать Вику всю правду, даже если бы они меня изнасиловали. Но они действительно этого не сделали. Двое из осиноглазых, калеча меня, совали