детсада. Нам лет по четырнадцать-пятнадцать. Веранда – излюбленное место, как сейчас говорят, тусовок. Собирались по вечерам, когда в садике только сторож – бывший рабочий «Оргсинтеза», ныне пенсионер дядя Гриша. Он сквозь пальцы смотрит на посиделки – а также драки и позже групповые экшены с девочками, – за то, что время от времени ему чего-нибудь наливают.
Компания развалилась на изрезанных скамейках. «Спартаковские – козлы», «ДМБ-79», «Фая – сука», «Кандагар-Казань»… Мурзилка тренькает на гитаре, пытается подобрать «Отель Калифорния» с привезенного родителями из турпоездки Балкантоновского диска. Алекс с Кузей курят отнятый у мелюзги гродненский «Космос». По кругу ходит бутылка «Медвежьей крови».
Подвалил кадр – не местный, лет двадцати, в боксерках… Тогда вся Казань ходила в боксерках, эра кроссовок еще не наступила. Парень изрядно помятый, развязный и говорливый. «Только из армии дембельнулся, пацаны. Гуляю вот. Дайте глотнуть, трубы горят». Хлебнув из горла бутылки – красная струйка стекла по небритому подбородку, – парень принялся рассказывать: служил, дескать, в Германии, в ВДВ, прыжков с парашютом у него – мама дорогая!… И как десантников натаскивают ножи метать, и даже лопатки саперные, а приемы рукопашного боя – ва-аще смертельная штука…
И так он сладко пел… пока внимательный Алекс не подметил: «А что у тебя за наколка на пальце?». Чувак и ляпнул – мол, на зоне накололи, по малолетству.
Алекс приподнялся. «Да ты горбатого лепишь! Кто ж тебя в армию после кичи-то взял?»
И тут из парня поперло. «Ты чё, меня допрашивать будешь, мелкий?! – зашелся он криком. – Не твое собачье дело! Я вообще по спецпризыву в десант попал, понял, сучонок?..»
Сильно мы его избили. Жестоко.
За базар нужно отвечать.
ЗА ХОД ИГРЫ ОТВЕТСТВЕНЕН ТОЛЬКО ТЫ
Все, что с тобой происходит – твоя ответственность. Не жалуйся, не хнычь, что тебя… они… а ты не хотел… так получилось… Все, что происходит в твоей жизни, ты создаешь сам. Своими руками.
Я это понял вовремя.
Весной восемьдесят второго нас, три параллельных класса, повезли на экскурсию в Ленинград. На одной из станций – уже и не помню названия, – пацан из девятого «Б» по кличке Сало зацепил на перроне проходившего паренька. Тут же налетела местечковая братва, и мы тоже высыпали из вагона на истошный крик Сала «Казанских бьют!». Мгновенно завязалось месилово… Учителя бегали и квохтали, боясь подойти ближе, а со всех сторон на подмогу к своим бежали местные.
Нас теснили к концу перрона, когда в сторону противников полетела «бомбочка» – баллончик для сифона, набитый серой от спичек. Громко хлопнуло, кто-то заорал: «Шухер, пацаны, у них стволы!», и толпа аборигенов мгновенно рассыпалась.
Я почти не пострадал, а Мурзилке в суматохе досталось.
– Ну и зачем это было нужно? – спросил я, когда поезд тронулся.
Мурзилка давил на пипку умывальника, подставляя ладошки под жидкую струю воды. Кровь из разбитого носа капала на мутную нержавейку раковины.
– Не знаю, – ответил Мурзилка, удивленно скосив