запрещали даже приближаться к собакам, скоро забывали об этом и тянулись ручками, чтобы прикоснуться к его вздымающимся от частого дыхания бокам.
Со временем у Макса среди детей появились верные друзья. Больше остальных я запомнил двоих: русского белобрысого мальчика по имени Родик и чернявого коренастого мальчишку Шахми́ра. Им я позволял водить собаку на поводке и купаться с ним в море. Вернее, Макс позволял…
И вот теперь этот любимец детей и взрослой публики беспомощно лежал на железном столе под капельницей.
Я наклонился над ухом Макса и прошептал:
– Прости, что я привёз тебя в город, где не очень-то любят собак.
Макс посмотрел на меня преданными глазами, словно хотел сказать: «Ничего, ведь главное, мы вместе, и ты меня любишь».
Доктор наказал на следующее утро сделать уколы дома или же привезти его сюда, если вдруг станет хуже. Мой страх стал понемногу отступать.
От раствора из капельницы Максу, видимо, полегчало: лёжа, он пошевелил хвостиком и потянулся ко мне мордочкой.
Я достал телефон и сделал несколько снимков Макса под капельницей ― потом покажу друзьям и жене, как мы с Максом выкарабкивались с Того Света. Вот уж будут охать, удивляться и с умилением трепать его по загривку…
Если бы я знал, что это ― последние фотографии живого Макса!
Боже мой!..
Я смотрел на прозрачные капли, стекающие в вену Макса по пластиковой трубке, как заколдованный. Я готов был сидеть так целый день или даже два дня, три ― лишь бы это помогло моему другу. Я прислонился щекой к собачьему уху и стал шептать что-то ласковое и бодрящее, я говорил, что очень-очень скоро мы вернёмся на родину в наш любимый Светлозёрск, где над лугами и полями воздух от душистого разнотравья такой густой и пьянящий, ― его собачий нос просто сойдёт с ума! А сколько там непроходимых лесов с зайцами, ежами, ужами, ящерками и прочей живностью, которая снуёт везде и ждёт не дождётся Макса. Да-да, только он, великий охотник и следопыт всех лиственных и хвойных лесов, может догнать самых быстрых зайцев и отыскать в прелой листве самых хитроумных ежей…
Иногда его хвост слабо двигался по железному столу в знак согласия и благодарности… Макс уехал из Светлозёрска в три года, и прекрасно помнил его густые леса и поляны, где мы часто собирали грибы или просто валялись в траве.
Потом была безумная ночь дома, когда я через толстые шприцы вливал Максу в пасть обеззараживающий гель, куриный бульон с протёртой курицей, вливал питьевую воду… Всё делал так, как наказал доктор, но почему-то ловил себя на мысли, что стою над слабеньким телом Макса, как гестаповец в камере пыток над невинным ребёнком: в его взгляде была и мольба, и усталость… Он будто бы знал, что я уже ничем не помогу, он словно просил оставить его в покое…
У меня тряслись руки, я не желал сдаваться, я перепачкал гелем и куриным бульоном себя, Макса, простыни…
За окном послышались шумные голоса мальчишек ― Макс