движению век, по вздрагиванию ресниц он пытался угадать, понять, что ей снилось, что там, уже почти за гранью, виделось…
…Они брели по засыпанным кленовыми листьями аллеям Нескучного сада. Он согревал дыханием ее холодные, покрасневшие ладошки. Морозило. Из глубины парка тянуло горьким запахом подвядшей листвы и сладким, почти невесомым дымком от костра, в котором сгорали приметы той, их, осени.
– Листья жгут… Слышишь, как пахнет? А красиво-то как! Трагично красиво… Багрец и золото… Сказка…
…Воспоминания роились, набегали друг на друга, мешали сосредоточиться. Стеклышко к стеклышку, пуговка к пуговке, как в детском калейдоскопе. Отчего-то никак не получалось у него сложить их в зримую, законченную картинку. Они улетучивались, разбегались, рассыпались… На эпизоды, слова, фразы…
– Любишь? – он крепко, до хруста сжимал ее в объятиях. – Скажи, любишь?
А она в ответ лишь смеялась… Дразнила… Убегала, взмахнув на прощание рукой… Уплывала… Пловчиха… Ноготки розовые, ушки розовые… Теплые… Что он шептал ей тогда? Что?
Пришла однажды серьезная. Торжественная.
– Шесть недель… Думаю, мальчик будет.
Как обухом по голове. До звона в ушах. До судорог.
– Прости, малыш. У меня же семья… Марина…
– Марина?! – охнула она. – А я? А кольцо? Вот же оно… Вот… Твое!
Глаза цвета ореховой коры пожухли, затуманились набежавшими слезами.
– Ненавижу!
Она развернулась на каблучках, взмахнула рукой… Лишь краешек розового платья мелькнул на перекрестке меж беспорядочно снующих машин. И этот жуткий, страшный скрежет тормозов…
– Вы ее отец? – суровый доктор что-то быстро записывал в больничную карту. – Что же не уберегли дочку? Такая молодая, сильная… Ей бы рожать и рожать… А теперь что?
За отца принял. Разница двадцать лет. Больше. Девчонка. Несмышленыш.
Что он мог ей дать? Такой юной, такой настоящей. Почему не обрадовался тогда? Не подхватил на руки? Не закружил? Испугался?
Ничего не вернуть… Ничего не исправить… Как ни старайся…
…Тем летом стояла страшная жара. Плавился асфальт. На бульварах отцветали липы, и от терпкого приторно-сладкого запаха увядания противно кружилась голова. Он долго сидел тогда на больничной скамейке, обхватив раскалывающуюся от страха, неожиданности и тоски голову, и пытался решить, что же делать. Как быть?
Затянулся их роман, запутался, завязался тугим узлом. Не развязать. Не разрубить.
Запах липы щекотал ноздри, застревал в горле… Этот запах до сих пор преследует его, и он до сих пор его ненавидит. Сладкий запах любви или… тлена? Ее запах…
Вот и сейчас в открытое окно палаты проник, просочился этот удушливый, пьянящий запах. Как знак. Как напоминание о том лете. Страшном? Счастливом?
…Она тогда быстро поправлялась. Молодой, сильный организм не подвел. Спортсменка. Разрядница. Умница. Вот только матерью уже не быть. Никогда…
Встречать