лектуальной издательской системе Ridero
Йе понял, что дело плохо, ещё до того, как включил лампы. Медленно разгораясь, свет всё глубже пронизывал толщу воды в огромном затихшем аквариуме, но Йе не мог ждать так долго и изо всех сил напрягал зрение. Неистовые всплески, что он слышал десять секунд назад, прекратились, и он уже точно знал – что-то случилось. Чувствовал немую просьбу о помощи, всколыхнувшую воздух.
Когда лампы зажглись достаточно ярко, а глаза привыкли к полумраку помещения, Йе увидел её. Она лежала на самом дне, с резко изогнутым позвоночником, будто делала крутой разворот, живот был обращён кверху. Вот и всё, подумал Йе, последняя арована Вселенной достигла своего предела.
В день, когда Йе исполнилось восемь, ему поручили ухаживать за ней. Доктор Белова, заведующая биологическим отделом, привела его в небольшую комнату в дальнем отсеке станции, заполненную стерильными боксами для растений, и показала её. Последняя рыба Земли, тогда способная уместиться в обувной коробке, встретилась с Йе взглядом и заметалась по своему стеклянному жилищу.
– Go see your new friend, – сказала доктор Белова, улыбаясь. – Ты знаешь, кто это? Scleropages formosus, красная азиатская арована. Арованы существовали ещё в эпоху динозавров и дожили до наших дней почти не изменившись. Но эта рыбка – селекционная, и вырастила её твоя мама.
Последнее воспоминание Йе о матери: она стоит у трапа самолёта, за спиной рюкзак с его вещами, в руках водонепроницаемый контейнер, обтянутый красной материей. Йе пятится по ступеням, не сводя с матери глаз, пока наконец не скрывается в салоне и не теряет эту единственную ниточку, словно бритвой обрезанную стальным фюзеляжем. А потом космос, и звёзды, и красный контейнер на коленях, в разводах беспомощных слёз…
***
– Что ты здесь делаешь? – мама наклоняется к нему. Красивая. Бледная. Из расстёгнутого ворота рубашки скользит цепочка, и взгляд Йе упирается в миниатюрное колесо Сансары. Мама верит в его альтернативную спираль – чжэн, когда, накопив хорошую карму, ты выбираешь для следующего воплощения любые миры, а позже и сам творишь их, подобно богу.
Йе ничего не отвечает. Он прождал её тринадцать часов. Он испытал всю гамму эмоций от злости и ненависти, до жалости и щемящей нежности. И так по кругу, пока не перестал чувствовать хоть что-либо.
С минуту мама ждёт от него ответа. Потом вздыхает и идёт к машине. В изящных пальцах поблескивает ключ. Йе тащится следом, металлическая искорка ведёт его, как маяк. Он будет смотреть куда угодно, только не на собранные на затылке тёмные волосы, не на мятый шарф на слишком прямых плечах, не на стройные щиколотки в удобных коричневых туфлях.
Йе садится на заднее сиденье. Ловит в зеркале её взгляд, хмурится. Запястье снова начинает ныть. Обижаясь на мир, он забыл об ушибе и теперь ощущает боль с двойной силой. Он прячет руку за спину.
Мама вдруг улыбается.
– Что с рукой? – спрашивает она. Голос спокойный, почти ласковый.
Йе поджимает губы. Но мысль, что она так легко заметила его травму, а значит, он ей совсем не безразличен, отзывается стихийной радостью, формирует новые нейронные связи. И сам того не ожидая, Йе тоже улыбается. Он вдруг видит себя со стороны. Глупо. Глупо было колотить бетонную стену, в надежде ускорить её возвращение. Вот она. Рядом. Не важно, как долго он ждал. Они едут домой. Вместе. Она беспокоится о нём. Она наверняка не раз вспоминала о нём на работе.
Среди всей этой бездны искусственных жизней, которые она бесконечно правит и создаёт, она останавливалась и думала о сыне. Да, конечно думала.
***
Рыба прыгнула и повредила спину – вот, что случилось.
Мерно и неизбежно, как перманентный гул двигателей «Понтона4», увязшего в дискретных структурах космоса, в Йе фонила злость. Эти не до конца понятные ему самому «радипомехи» мешали поиску выхода из сложившейся ситуации. В самый неподходящий момент он предался рефлексии, уступил натиску до сих пор ранящих воспоминаний…
В лаборатории нет окон, говорила она.
А ещё: «Генетика – удивительная наука».
И: «Когда-нибудь ты сам поймёшь, какие невероятные возможности даёт умение управлять природой».
Кажется, у них была собака. Да, точно, щенок, который каждый раз смешно поскальзывался, несясь во весь опор к вернувшемуся из школы Йе, и тут же вскакивал, мультяшно тявкая и виляя крошечным меховым хвостом. Как же его звали? Милки? Или может, Флаффи. Что-то воздушное, как пенка у молочного коктейля, потому что именно так щенок и выглядел. Забавно. Йе вспомнил о нём только сейчас. Вспомнил, о том, что бог знает сколько времени назад на Земле у него был питомец, только когда его рыба здесь, на «Понтоне4», повредила позвоночник. Ароване он так и не дал имя. Это всегда казалось лишним, но в свете происходящего он обнаружил в этом почти что потребность, а ещё… свою бесчувственность.
Конец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «ЛитРес».
Прочитайте