он сидит в печенках. Не вытравишь!..
– Как описторхоз?
– Какой ты журналист? Еще носятся с тобой… За каждым фактом что-то стоит. Нужно увидеть!
– А вот если бык фермера покроет колхозную корову – это что?
– А что, бык Ивана Никифоровича еще и корову Ивана Ивановича покрыл? – У Шестакова от изумления даже фистулы пропали. Значит, изумляясь, он расслаблялся. – Когда же это он успел? В сводке об этом ничего нет.
– Не виляй: говори – что это?
– Что это… Половой акт это. Зачатие возможно. А что?
– А, может, предательство? Быком – фермера. Или напротив унижение общественного животноводства? Тем же быком. Или стоящим за ним фермером.
– Что ты плетешь?
– А ты?..
– Да я тебе говорю!..
– Вот и я тоже: про антагонизм.
Шестакова озарило.
– А что это ты про быка с коровой? Там что – адюльтер?
Лыков с восхищением посмотрел на Шестакова. Вот человек! Вот искатель параллелей!
– А? – Не отставлял надежд искатель параллелей. – И кто ж там кого?
– А там все друг друга. И потом еще съели одного.
Шестаков надулся. Он не мог понять и простить Лыкову узости мышления и награды за победу в региональном конкурсе: «Наркотики! Стоп!», подозревая, что Андрей «не мог так тонко знать наркотические сюжеты – ни с того, ни с сего». При этом на замечание Шестакова по поводу того, что напрашиваются параллели между тонкостью знания предмета и личным чувственным опытом – должной реакции не последовало. Наркоман был не пойман.
Еще не нравилось, что Лыков обожаем женщинами. Одна при Шестакове так и сказала: «Андрей! Я тебя обожаю!..» В сущности, омерзительное признание. Шестакова можно понять.
– Параллели бывают только в геометрии. – Не обращая внимания на надутость Шестакова, заявил Лыков. И отрезал: – Рельсы и то кривятся местами. Иди Шестаков. Мне писать надо. А на параллели мне параллельно.
– Паяц. Бытописатель. – Шестаков ушел, демонстративно не хлопнув дверью.
А хорошо бы с параллелями! Этот – этот, тот – тот… Один фермер, другой председатель, ну и пошло поехало… Сразу бы за живое… Хотя, оно давно умерло. Чем они сейчас отличаются? Да ничем. Только у председателя контора осталась. А у фермера кабинет в гараже, который ему по приватизации достался.
– У людей драма, а нам хаханьки, – сказал вслух Лыков.
Дело же в следующем. Жил в Осиновке фермер. Один из первых в районе. Сказали сверху, что можно быть единоличником, беритесь, мол, он и взялся. Стал с жаром, а потом, монотонно (понимая, что латифундисты и холдинги его все равно сожрут) производить зерно, ожидая победы коммунистов на выборах. С ними он расходился когда-то во всем, но со временем понял: от других ему ждать вообще нечего. А тут – как знать.
В деревне его и прежде и теперь не любили. И тоже ждали победы коммунистов, надеясь на них по той же примерно ивановой схеме.
Да нет, не то чтобы фермера совсем не любили в деревне, а…как-то холодком обдавало сердце односельчан, когда вспоминали о единоличнике Иване.
Когда-то – для начала его единоличности –