что умница Синдбад отправился именно на север – куда же еще?
Иногда моя судьба на время забывает о своей природной стервозности и делает мне удивительные подарки. Первые несколько дней путешествия по пустыне оказались как раз таким подарком – головокружительно, по-купечески щедрым.
Мои дни были полны сладкого одиночества, не замутненного ни воспоминаниями о прошлом, ни беспокойством о будущем, ни чьим-то утомительным обществом, ни даже физическими ощущениями. Палящие лучи полуденного солнца, обжигающий холод ночей, вынужденная неподвижность и ритмичное раскачивание верблюжьей спины не причиняли мне ни малейшего неудобства.
Немудрено: я почти отсутствовал, а потому испытывать ощущения было, можно сказать, некому. Впрочем, время от времени я все-таки ненадолго появлялся на поверхности, чтобы восхищенно оглядеться по сторонам и снова отступить в уютную тишину небытия.
Это продолжалось целую вечность. Впрочем, если бы кому-то пришло в голову измерить эту самую вечность числом солнечных закатов, она, пожалуй, оказалась бы одной коротенькой неделей.
Но один из закатов разбудил меня по-настоящему. Впрочем, меня вывело из оцепенения не буйство багровых сполохов на горизонте, а рев моторов аэроплана, который нахально пронесся буквально в нескольких метрах от моей макушки. Я вспомнил игрушечный самолетик, рассмешивший меня незадолго до встречи со Сфинксом – кажется, он был точной, но сильно уменьшенной копией этого самого аэроплана. Во всяком случае, я узнал сине-бело-красные круги на крыльях и черного кота с желтым бантом, нарисованного на хвосте: такое, пожалуй, ни с чем не перепутаешь.
Мой волшебный щит, о котором я уже успел позабыть – все эти дни он благополучно проболтался у меня над головой, – забеспокоился и полез меня защищать. Разумный предмет занял выжидающую позицию напротив моего лица и лишил меня возможности любоваться бантом на кошачьем хвосте. Через несколько секунд мой защитник убедился, что опасность мне не угрожает, и вежливо переполз повыше, но никакого аэроплана я уже не увидел, только мутное пятнышко, почти неразличимое на фоне серебристого неба.
– Да ты, брат, паникер! – укоризненно сказал я щиту. – Не дал мне посмотреть на самолетик.
Собственный голос порядком меня удивил: он оказался хриплым и безжизненным. Впрочем, я тут же понял, что просто давно им не пользовался. Думаю, еще никогда в жизни мне не удавалось молчать так долго.
Потом я с удивлением обнаружил, что меня наконец-то посетили простые человеческие желания: мне вдруг захотелось есть и спать. Да и просто размять ноги было бы неплохо. Хуже того, мне еще и в туалет приспичило.
– И что мне теперь делать, дорогие мои? – спросил я, обращаясь не то к щиту и верблюду, не то к непостижимым силам, управляющим ходом всех событий во Вселенной.
Ответа, разумеется, не последовало. Впрочем, Синдбад тут же послушно остановился и опустился на землю, чтобы дать мне возможность спешиться. Ноги мои поочередно ступили на светлый песок;