этого тевтонского болвана электора вмешиваться в дела Франции!
– Да благословенно будет имя Божие! – торжественно отозвался Ноэ. – Я не ошибся в вас, и вы действительно те люди, которые мне нужны!
– Для чего?
– Выслушайте меня! Мы гасконцы, мы беарнцы, мы дети рыцарской страны, где когда-то носилась шпага самого Роланда [2]! В наших горах нет золота, но зато воздух, которым мы дышим, закаляет сердца, делая их недоступными для страха. Нас только горсточка, но короли старой Франции старались привлечь эту горсточку в свою армию, говоря, что шпага беарнца стоит сотни пик, а рапира гасконца – сотни аркебуз [3]!
– Да в чем дело-то, куда ты клонишь? – спросили хором молодые люди.
– Слушайте, только слушайте! – Ноэ встал, его жесты и звук голоса стали еще торжественнее, еще многозначительнее. – Это было около месяца тому назад. Ночью на балконе Лувра стояли двое людей, любуясь видом гигантского Парижа. Оба они были молоды, оба верили в свое будущее. Одетые в простые камзолы, они мечтали о парче. Положив руки на эфесы своих рапир, они мечтали о том, чтобы командовать целыми армиями. Один из них поднял взор к облачному ночному небу; в клочке потемневшей лазури горела одна звезда, и человек, внимательно и долго посмотрев на нее, перевел взор снова к Парижу, и его губы пробормотали: «Как знать? Быть может, когда-нибудь я все-таки буду королем Франции!» Этот человек – сын наших гор; это юный принц, который не раз спал под открытым небом с голубым эфиром нашей страны вместо покрова и с камнем под головой вместо подушки. Это – король нашей бедной страны, где властно и разгульно носится чистый ветер свободы! Этот человек – шляпы долой, господа! – этот человек Генрих Наваррский, ставший королем с тех пор, как королева Екатерина Медичи приказала отравить Жанну д'Альбрэ, его мать и нашу государыню!
– Да здравствует наваррский король! – крикнули трое молодых людей.
– Да здравствует Генрих Наваррский, король Франции! – ответил Амори де Ноэ. – Да, господа, это он, наш обожаемый монарх! А другой молодой человек – это я сам, господа! И вот тогда я вспомнил о вас и подумал: если четыре беарнца, четыре гасконца, храбрые, как Роланд, благородные, как король, обяжутся клятвой отдать не Наварру Франции, а Францию – Наварре, то сам Бог не сможет помешать им в этом!
Молодые люди вскочили со стульев и клятвенно подняли руки кверху. В этот момент дверь открылась, и в комнату вошел Пандриль.
– Ах, ваша честь! – жалобно сказал он, обращаясь к хозяину. – Какое несчастье! Я очень торопился и нечаянно проткнул бурдюк шпорой! Все вино и вылилось на дорогу!
– Господа! – смеясь, сказал Гектор. – Господь принял нашу клятву и дал нам знак большим чудом: он просветил ум Пандриля!
II
В тот самый день и почти в тот самый час, когда гасконские дворянчики заключали между собой таинственный союз, за триста пятьдесят лье от замка Гектора де Галяра один юный рыцарь звонко пощелкивал шпорами по мостовой доброго старого города Нанси, резиденции герцогов Лотарингских. Он был закутан в