но он был рад, что спас себе жизнь. Председатель же, показав всем родным и знакомым, как он любит жену, в один прекрасный день – а это было в мае – нарвал у себя в саду какой-то травы. И после того, как его жена отведала салат из этой травы, она умерла, не прожив и суток. И муж ее так горевал, оплакивая свою утрату, что никому в голову не могло прийти, что виновник ее смерти – он сам. Так, отомстив за все, он сохранил незапятнанной честь своего дома.
– Благородные дамы, я вовсе не хочу утверждать, что председатель этот прав, но хочу только, чтобы вы видели, сколь легкомысленна была эта женщина и сколь выдержан и осторожен ее муж. И прошу вас, благородные дамы, – не сердитесь на правду, которая иногда бывает и против вас, и против мужчин. Ведь как мужчинам, так и женщинам свойственны и добродетели и пороки.
– Если бы всем, кто грешит со своими слугами, приходилось отведывать такие салаты, – сказала Парламанта, – то я уверена, что многие потеряли бы всякий вкус к садоводству и повыдергали бы из своего сада все травы, дабы их когда-нибудь не попотчевали той, что спасает честь дома и губит неверную жену.
Иркан, который отлично понял, почему она это сказала, в гневе воскликнул:
– Порядочная женщина никогда не должна осуждать другую, что бы та ни сделала.
– Знать что-нибудь не значит еще осуждать и делать глупость, – ответила Парламанта, – эта бедная женщина понесла наказание, которого заслуживают многие. И я думаю, что поведение ее мужа, коль скоро он уж задумал ей отомстить, было на редкость благоразумно и выдержанно.
– И к тому же еще очень коварно, – сказала Лонгарина. – Это была хорошо продуманная и жестокая месть, и она доказывает, что у человека этого не было ни совести, ни страха Божия.
– А что же он, по-вашему, должен был сделать, чтобы отомстить за самое страшное оскорбление, которое женщина может нанести мужчине? – спросил Иркан.
– Лучше бы он убил ее в порыве гнева, – воскликнула она, – богословы говорят, что тогда грех этот может быть прощен, ибо в такие минуты человек не владеет собой, и даже суд мог оправдать убийцу.
– Да, – сказал Жебюрон, – но тогда и дочери его, и весь род были бы на веки вечные опозорены.
– Ему не надо было ее отравлять, – сказала Лонгарина, – первый порыв гнева все равно ведь уже прошел, и она спокойно могла бы прожить с ним до конца дней как женщина честная и никогда об этом больше не вспоминать.
– Неужели вы думаете, – возразил Сафредан, – что, ежели он скрывал свой гнев, сердце его действительно успокоилось? Мне, например, кажется, что в тот последний день, когда он готовил свой салат, гнев этот был столь же велик, как и в первый. Он, должно быть, был из тех людей, у которых ярость длится до тех пор, пока они не приведут в исполнение все, что задумали. Мне особенно приятно слышать от вас, что богословы считают такой грех заслуживающим прощения, потому что сам я думаю так же.
– Когда говоришь с такими опасными людьми, как вы, – сказала Парламанта, – надо, оказывается,