оказалась роковой.
Сам государь обидчиков с лихвой
Покрыл, их козням потакал немало.
На Чёрной речке пуля по незнанью
Свершила приговор чужой рукой.
Стрелял тот белый человек худой,
И ни суда ему, ни наказанья…
Стал белый снег на Чёрной речке алым.
Барон Геккерн ждёт молча у кареты,
Поняв, что гибель русского поэта
Не искупить, и целой жизни мало.
«Звезда пленительного счастья…»
Декабристам посвящается
Звезда пленительного счастья
Была им послана судьбой.
Казалось, что никто не властен
Разрушить то, что чередой
Шло в жизни их благополучной:
Именье, слуги, гувернёр,
Лакей в дверях зевает скучно.
Взгляд маменьки – в глазах укор:
Опять не выучил французский,
Опять шалил и бегал в сад,
Чтоб в щёлочку смотреть на русский
Крестьянский быт, простой уклад.
Потом лицей, друзья навеки.
Он с ними таинство постиг
Свободы духа человека
И многих запрещённых книг.
Потом балы и на террасе
В кругу семьи вечерний чай,
Дворянский титул – всё прекрасно,
Но взор туманен невзначай.
Судьба и дальше благосклонна,
Как будто заключив пари
На вечность счастья. Князь Волконский
Увидел юную Мари.
Ах, как она была прелестна,
Улыбки нежной не тая.
И гордый генерал Раевский
Сказал негромко: «Дочь моя!»
Жест снова щедрый и знакомый:
Судьбы тончайшая вуаль.
Она подарит Трубецкому
Красавицу Катрин Лаваль.
О, это хрупкое созданье
Без памяти Сергей любил.
И, затаив почти дыханье,
Он на руках её носил.
Вот Анненков, любимый нынче
Судьбой и маменькой подчас.
Блестящ, умён и ироничен,
Кавалергард и ловелас.
Но вот нашлась та, что сразила
Красавца сердце без труда.
Мадмуазель Полин пустила
Стрелу Амура навсегда.
«Женюсь на вас, Полин!», – кричал он
И лихо на коня взлетал.
Но, неприступная, бросала
Полин цветы, что он сорвал.
«Я, даже нищей умирая,
За деньги замуж не пойду!
Лишь по любви – вот мысль простая,
Вы ж на коротком поводу.
Барчук лощёный в эполетах,
Вам не понять, что за любовь
На смерть идут и знают это,
И погибать готовы вновь!»
Ах, если б знать Полине Гебль,
Что снег в Сибири бел и чист…
Что Анненков повстанцем не был,
А осуждён как декабрист.
Что на этапе повенчают,
Он в кандалах, она в фате.
Слезой непрошеной застанет
Тоска и горечь, что нигде,
Кроме России этой странной,
На каторгу за мысль не шлют.
У власти