арматуры кочергой сдвигала с огня кирпич и ставила на его место чайник.
Говорила себе: «Главное, не забыть, после того как чайник закипит, вновь вернуть кирпич на огонь».
Смолу варили в чугунных таганах на берегу Яузы.
Тут же коптили рыбу.
Выкапывали в отвесных песчаных берегах пещеры, где охлаждали вино.
Пойло.
«Вот и к чаю все готово», – говорила Зофья Сергеевна.
Песок в жестяной с орнаментом в виде перевернутых вниз головой верблюдов банке из-под кофейного напитка да густого, коричневого от суточного лежания в заварке цвета вчерашний или даже позавчерашний лимон.
Этот лимон можно было давить ложкой до тех пор, пока он не переставал пузыриться и выпускать при этом из себя терпкую, пахнущую прелой хвоей кислоту.
Зофья Сергеевна всегда пила чай мелкими, каркающими глотками, будто бы в горле у нее со скрежетом двигалась медная, заплывшая масляной краской задвижка из тех, что уже невозможно отодрать даже плоскогубцами от рассохшихся и покосившихся окон веранды. Отбить молотком или кирпичом можно еще попытаться.
«Нет, не забыла, не забыла», – улыбалась она и передвигала кирпич обратно на конфорку.
От кирпича исходило тепло.
Потом кухонным полотенцем Зофья Сергеевна вытирала вспотевшие затылок и лоб, доставала со дна чашки то, что осталось от лимона, выбрасывала эти останки в ведро под раковиной и кричала:
– Папа, чай будете?
– Нет, не буду, – доносилось глухое, хриплое бульканье откуда-то из глубины квартиры, – не буду, потому что ты, стерва такая, мой лимон сожрала!
– Ну как хотите, папа, а то я крепкий заварила – Кронштадта не видать.
– А к чаю у нас что-нибудь есть? – продолжал капризничать старик.
– Вы же знаете, папа, что к чаю у нас ничего нет.
– Ну тогда и не буду чай пить, только ссаться потом. Сама пей, дура!
– Что вы такое, папа, говорите, как вам не стыдно.
– Стыдно, у кого видно, а я правду говорю!
– Да уж, папа, вы вечно правду говорите. Вы со своей этой правдой надоели всем!
– Не смей, слышишь, не смей дерзить отцу, а то – прокляну!
Через приоткрытую дверь Вожега заглядывал в комнату, где на железной кровати, придвинутой к самому окну, лежал отец Зофьи Сергеевны – Сергей Карпович Турцев, которого из-за его по-птичьи крючковатого носа и абсолютно полотняных, ввалившихся щек во дворе звали Куриным богом.
Куриный бог тяжело дышал, выпускал горячий воздух сквозь сложенные трубочкой-свищом острые губы, двигал подбородком-клювом, открывал глаза и закрывал глаза. Думал про горячий, крепко заваренный чай с сахаром и лимоном, только с настоящим лимоном, не лежалым, не вымученным, не размазанным ложкой по краям чашки, а живым, источающим янтарь.
Или сердолик.
Вообще-то раньше Сергей Карпович был личностью, достаточно известной в районе Щипка и Зацепского Вала, – он умел жонглировать кипящими самоварами, а также выдергивал