Вы ли… Я ли… Подумайте, ответьте…
– Не понимаю, – отрывисто сказала Даша.
– Когда вы станете нищей, опустошенной, сожженной, – тогда только настанет для вас настоящая жизнь. Дарья Дмитриевна… без этого лунного света – соблазна на три копейки. Будет – мудрость. И всего только и нужно для этого развязать девичий поясок.
Бессонов ледяной рукой взял Дашину руку и заглянул ей в глаза. Даша только и могла, что – медленно зажмурилась. Через несколько долгих молчаливых минут он сказал:
– Впрочем, пойдемте лучше по домам – спать. Поговорили, обсудили вопрос со всех сторон, – да и час поздний…
Он довел Дашу до гостиницы, простился учтиво, сдвинул шляпу на затылок и пошел вдоль воды, вглядываясь в неясные фигуры гуляющих. Внезапно остановился, повернул и подошел к высокой женщине, стоящей неподвижно, закутавшись в белую шаль. Бессонов перекинул трость через плечо, взялся за ее концы и сказал:
– Нина, здравствуй.
– Здравствуй.
– Ты что делаешь одна на берегу?
– Стою.
– Почему ты одна?
– Одна, потому что одна, – ответила Чародеева тихо и сердито.
– Неужели все еще сердишься?
– Нет, голубчик. Давно успокоилась.
– Нина, пойдем ко мне.
Тогда она, откинув голову, молчала долго, потом дрогнувшим, неясным голосом ответила:
– С ума ты сошел?
– А ты разве этого не знала?
Он взял ее под руку, но она резко выдернула ее и пошла медленно, рядом с ним, вдоль лунных отсветов, скользящих по масляно-черной воде вслед их шагам.
Наутро Дашу разбудил Николай Иванович, осторожно постучав в дверь:
– Данюша, вставай, голубчик, идем кофе пить.
Даша спустила с кровати ноги и посмотрела на чулки и туфельки, – все в серой пыли. Что-то случилось. Или опять приснился тот омерзительный сон? Нет, нет, было гораздо хуже, не сон. Даша кое-как оделась и побежала купаться.
Но вода утомила ее, и солнце разожгло. Сидя под мохнатым халатом, обхватив голые коленки, она подумала, что здесь ничего хорошего случиться не может.
«И не умна, и трусиха, и бездельница. Воображение преувеличенное. Сама не знаю, чего хочу. Утром одно, вечером другое. Как раз тот тип, какой ненавижу».
Склонив голову, Даша глядела на море, и даже слезы навернулись у нее, – так было смутно и грустно.
«Подумаешь – великое сокровище берегу. Кому оно нужно? – ни одному человеку на свете. Никого по-настоящему не люблю. И выходит – он прав: лучше уж сжечь все, сгореть и стать трезвым человеком. Он позвал, и пойти к нему нынче же вечером, и… Ох, нет!..»
Даша опустила лицо на колени, – так стало жарко. И было ясно, что дальше жить этой двойной жизнью нельзя. Должно прийти наконец освобождение от невыносимого дольше девичества. Или уж – пусть будет беда.
Так, сидя в унынии, она раздумывала: «Предположим, уеду отсюда. К отцу. В пыль. К мухам. Дождусь осени. Начнутся занятия. Стану работать по двенадцати часов в сутки. Высохну,