чудеса эквилибристики. Он быстро и умело раскидал рюмки по разные стороны «столика». Я обратил внимание на то, что обит дипломат был материалом на подобие мягкой кожи, как бы приглушающим звуки и одновременно препятствующий скольжению. Сферические основания миниатюрных кубков словно вросли в черную поверхность. Бросив прежний глумливый взгляд на меня, Азар аккуратно взял пробку зубами, потянул. Глухим щелчком пробковый дуб выпрыгнул наружу из тесной горловины и в сухом морозном воздухе разнесся тонкий запах превосходного, скажу без обиняков, коньяка. Пожалуй все, что я называл коньяком до того момента ни шло ни в какое сравнение с одним только этим запахом.
Азар выплюнул пробку на плоскость дипломата.
– Нравится? – спросил он. – О, единственно этот запах. Ничто не сравнится с ним, уж вы мне поверьте.
Он с прежней ловкостью разлил коньяк в рюмки, умудрившись в обоих случаях выдержать до крайнего уровня, позволительного посудой, ни капли не пролив.
– Итак, Борис Петрович, позвольте предложить тост, – сказал он, поставив бутылку в центр «столика» и беря рюмку двумя пальцами. – Я весьма своеобразный оратор, в чем сегодня вы имели удовольствие убедиться, однако же люблю красивые тосты, моя, так сказать, слабость, а посему предложу вам сегодня один. Добавлю также, для складывания у вас полнейшей картины моего характера, что терпеть не могу престарелые бородатые тосты, то есть переписанные, переуслышанные, пере– какие угодно. Тост должен быть недлинн, свеж и ярок, вот что главное. Посему, на ваш авторитетный суд выношу следующее: выпьем, Борис Петрович, за веру, вернуть которую куда сложней, чем потерять.
Ночь стояла ясная и лунная. Голые липы тянули многосуставные пальцы-ветки вверх, в пустую темноту. Пустая аллея эта, кирпичный заборный цоколь с одной стороны и усыпанный снегом газон с другой создавали некоторый необъяснимый уют в нашей внезапном вечернем застолье.
– Берите же, Борис Петрович, немедленно берите и пригубляйте замечательный сей коньяк. А я тем временем чуточку запоздало открою нашу с вами дискуссию о славной девушке Шаммурамат с изломанной судьбою. Регулярной истории известна она под несколько искаженным именем – Семирамида.
Азар пристально смотрел на меня, замечая, как немедленно превратился я в слух при упоминании этого имени.
– Однако же, Борис Петрович, в замечательной этой вавилонской истории нельзя не отметить некоторой откровенной беспечности любимого моего персонажа Бильгамешу. Ведь был он предупрежден неоднократно, указывалось ему на опасности, однако же распорядился он по своему. И прошу отметить, что в литературе, в особенности в «Книге книг», посвящен ему совсем скромный стих, и не связанный совсем с его ролью в становлении вавилонской государственности, а роль его тут наиглавнейшая. Напротив, «Книга книг», которой поделился с вами Никанор Никанорыч в свойственной ему беспардонной манере, повествует о закате империи. Я опущу здесь мифологию и окрас, который был придан падению Вавилона в