помешать мне лишиться рассудка. Знаешь, я всегда испытывал к тебе нежные дружеские чувства, во мне всегда жили любовь к тебе, почтение и уважение, восторг, даже страсть… И вот теперь…
– И вот теперь, друг мой, ты либо смеешься надо мною, либо несешь вздор, – прервала его Лукреция со спокойным достоинством, которое рождает привычка повелевать. – Прошу тебя, не стоит говорить так легкомысленно о серьезных вещах.
– Но я говорю совершенно серьезно… Послушай, – продолжал граф, слегка понижая голос скорее безотчетно, чем из осмотрительности, ибо князь по-прежнему слышал все слово в слово, – скажи откровенно, ты сейчас свободна?
– Отнюдь, и меньше, чем когда бы то ни было! Отныне я целиком принадлежу своей семье, детям. А эти узы – самые священные, их я никогда не разорву.
– Прекрасно! Прекрасно! Никто и не требует, чтобы ты их рвала! Но я спрашиваю тебя о любви. Скажи, правда ли, что вот уже год, как ты от нее отказалась?
– Сущая правда.
– Как! У тебя нет возлюбленного? А отец Челио и Стеллы?
– Он умер. Это был Меммо Раньери.
– Ах да, верно. Ну а от кого твоя младшая дочь?..
– Беатриче? Ее отец оставил меня прежде, чем она родилась.
– Стало быть, самый младший не от него?
– Сальватор? Нет.
– Как, малыша зовут Сальватор?
– Да. Я назвала его в твою честь и в знак признательности за то, что ты никогда за мной не волочился.
– Божественная и злая женщина! Но кто же, в конце концов, отец моего тезки?
– Я его оставила в прошлом году.
– Оставила? Ты оставила первая?
– Да, честное слово! Я устала от любви. Я нашла в ней одни только муки и несправедливость. Передо мною был выбор: либо умереть с горя, влача это ярмо, либо жить ради своих детей, принеся им в жертву человека, который не мог любить всех их одинаково. Я избрала второе решение. Я сильно страдала, но не раскаиваюсь.
– Но мне говорили, будто у тебя была любовная связь с одним из моих друзей, французом, довольно талантливым художником…
– С Сен-Жели? Мы любили друг друга всего неделю.
– Ваш роман наделал много шума.
– Возможно! Но он был дерзок со мною, и я попросила его забыть дорогу в мой дом.
– Так это он отец Сальватора?
– Нет, отец Сальватора – бедный артист Вандони, быть может, лучший, самый порядочный из всех моих друзей. Но его снедала жалкая, какая-то ребяческая ревность. Ревность к прошлому, понимаешь? Живя со мною рядом, он не мог ни в чем меня подозревать и укорял прошлым. Это нетрудно: моя прежняя жизнь не во всем была безупречна, и потому он вел себя не великодушно. Я не могла сносить бесконечные ссоры, попреки, вспышки гнева, которые все труднее было скрывать от детей. Я бежала от него, пряталась здесь некоторое время, а когда узнала, что он примирился со своей участью, то купила этот дом и прочно тут обосновалась. Все-таки я и до сих пор еще не совсем спокойна, потому что он меня очень