что стоит знать о ее пустоголовой мамаше), которую я обнаружил в пивном баре, обняла меня, облизала и визгливо воскликнула:
– Папочка! Ты-то как здесь днем оказался?
– Если ты вынешь из моего уха твой нечистоплотный язык, я тебе, так уж и быть, расскажу.
Она, похоже, воображает, будто зрелище мало кому известной дочери и почти никому не известного отца, милующихся подобным манером, пробудит зависть и обожание в тех представителях ее скаредного на проявление чувств буржуазного поколения, которые видятся с родителями разве что за чашкой чая в каком-нибудь отеле и которым даже в голову не придет покурить, попить пивка и посквернословить с предками на публике. Типичная Леонора, черт бы ее побрал; да по всей стране стоят пивнухи, в которых люди аж трех поколений, члены самых обычных семей, каждый божий вечер клюкают, курят и костерят друг дружку, и никому из них даже в голову не приходит, до чего же им ну просто баснословно подфартило, что вот они состоят в таких блестящих, потрясающих отношениях со своими изумительными папочками.
Я уронил на стол пачку «Ротманс», зажигалку и плюхнулся на банкетку, которая едва не испустила под моей тяжестью дух, точно я – это не я, а римский император. Всегдашние дешевки отводили, пока я оглядывал зал, глаза. Двое актеров, горстка препротивных рекламодателей, та богиня, что ведет на Четвертом канале архитектурную программу, парочка истасканных старых балбесов, которых я счел рок-звездами, и четыре бабы за одним столиком: одна – издательница, а трех остальных я с удовольствием отвел бы наверх и с большей или меньшей свирепостью насадил себе на член.
Леонора, которую я ни на что насаживать желания не испытывал, за что в наше неумолимое время остается лишь благодарить богов, выглядела сегодня похудевшей, да и глаза у нее лучились пуще обычного. Не знай я, что сие нынче не в моде, решил бы, что она подсела на какой-то наркотик.
– А это зачем? – спросил я, беря лежавший перед ней на столе портативный магнитофончик.
– Готовлю биографический очерк о Майкле Лейке, – ответила она. – Для «Города и окрестностей».
– Об этом мошеннике? Из-за его жидкого испражнения в трех актах я здесь и оказался.
– Что это значит?
Я объяснил.
– Ох, папочка, – простонала она, – ну ты просто край! Я была в понедельник на генеральной репетиции. И считаю пьесу просто блестящей.
– Еще бы ты не считала. Вот потому ты – никудышная приставка к клавиатуре компьютера, убивающая время сочинением чудовищной белиберды на потребу снобистских глянцевых журнальчиков в надежде, что какой-нибудь богатый, полуаристократический педик провозгласит тебя племенной кобылкой. А я, при всех моих недостатках, все-таки остаюсь писателем.
– Ну теперь-то ты уже не писатель, верно?
– Орел и в путах все-таки орел, – с величавым достоинством изрек я.
– Ладно, и что ты собираешься делать? Ждать новых предложений?
– Этого я не знаю, давняя