и двадцать первого годов моей жизни. Я повернулся к «Ханне» и погладил ее по капоту. «Прощай, «Ханна», – сказал я. – Расстаемся друзьями... Ты меня понимаешь?» Потом я прошептал в ближнюю фару: «Старость и смерть никого не минут. Даже самая усталая река приходит к морю. Как сказал Гёте: “Balde ruhest du auch”».
Затем я уселся рядом с Декстером. Он медленно проехал квартал и спросил:
– Давно у вас эта машина?
– Я был владельцем этой машины один час двадцать минут.
Еще квартал.
– Вы из-за каждой своей вещи так распаляетесь?
– Мистер Декстер, во время войны я служил в форте Адамс. Я сюда вернулся. В Ньюпорте я – четверть часа. Прекрасный день. Прекрасное место. Немного закружилась голова. От счастья до печали – один шаг.
– Можно узнать, что вы сказали машине?
Я повторил то, что сказал, и перевел немецкую фразу: «Подожди немного, отдохнешь и ты».
– Фразы избитые, мистер Декстер, но последнее время я замечаю, что если мы избегаем банальностей, то и банальности начинают нас избегать. Я никогда не смеюсь над стихотворениями Генри Лонгфелло, который прожил много счастливых недель в Ньюпорте и окрестностях.
– Это я знаю.
– Вы не скажете, где тут можно взять напрокат велосипед?
– У меня.
– Тогда я буду у вас в гараже через час... Мистер Декстер, я надеюсь, мое легкомыслие вас не обидело?
– У нас в Новой Англии легкомыслие не в чести, но ничего обидного вы не сказали... Еще разок – как там написал этот немец?
– В стихах он обращался к себе, поздно ночью, в башне, среди глухих лесов. Он написал их алмазом на окне. Это – последние слова самого знаменитого в немецком языке стихотворения. Ему было двадцать с чем-то лет. Отдыха он ждал до восьмидесяти трех.
Мы подъехали ко входу в «X». Он остановил машину и продолжал сидеть, держа руки на руле, потом сказал:
– Завтра будет пять недель, как умерла моя жена... Она была высокого мнения о стихах Лонгфелло.
Он помог мне перенести вещи в вестибюль. Потом вручил мне двадцатидолларовую бумажку, слегка кивнул, сказал: «Всего вам хорошего» – и вышел на улицу.
Через час, когда я пришел в гараж, самого Джосайи Декстера не было, но его брат помог мне выбрать, как мы говорили в те годы, «машину». Свернув на Темза-стрит, я отправился на знаменитую здесь «десятимильную прогулку». Я миновал вход в форт Адамс («Капрал Норт Т.!» – «Здесь, сэр!»), дом Агасси («Когда еще рождался так легко таких познаний кладезь?») и выехал к молу перед домом Бадлонга. Ветерок дул в лицо, и я глядел через сверкающее море в сторону Португалии.
Каких-нибудь полгода назад – охваченный усталостью – я разглагольствовал перед коллегой-преподавателем: «Не морочь себе голову. Море – не доброе, не жестокое. Оно такое же бессмысленное, как небо. Просто большое скопление H2O... И даже слова «большой» и «маленький», «прекрасный» и «ужасный» – это оценки и мерила, прилагаемые сознанием человека среднего роста, краски и формы, которые означают, приемлем предмет или вреден, съедобен или не съедобен,