по воле ветра, нет ветра; для свободно падающего камня нет веса.
Чем больше человек потребляет чужого, тем больше обирает других, тем скуднее его душа, тем больше я жалею его, потому что люди в безумии и злобе отвращаются от небесного благого закона и срываются в адскую пропасть, и необходимо их остановить, отрезвить и спасти.
Мои думы запутались, как леска на удочке у рыбака, и все в голове у меня перемешалось.
История учит, что истинно серьезные художники никогда не щеголяли серьезностью. По словам Паскаля, «человек – думающий тростник». Думает тростник или нет, сказать определенно я не могу, но то, что тростник не смеется, как человек, несомненно. Я не могу не думать об этом, когда уже семь месяцев нахожусь в океане. Я просто существую сам по себе. Пожалуй, факт этот страшен, но, хочу я этого или нет, он, несомненно, существует. Я как «Летучий голландец», во мне многовековая история о блуждающем паруснике. Вот почему мне близки слова Флобера: «Человек – ничто, работа – все».
Ежедневно, не зная отдыха, я ставлю и убираю паруса, и так все эти семь месяцев. И в эту ночь ветер не прекращался, к утру я почувствовал, что устал больше, чем обычно. Когда вышел на палубу, уже светало. Как ни странно, альбатросы уже летали на фоне розовеющего неба. Стоя в кокпите, я все время испытывал искушение что-нибудь громко крикнуть, но, естественно, подавил его. Мне почудилось, что я двигаюсь лишь мысленно к мысу Горн, а яхта стоит на месте.
Я уже проходил не раз мыс Горн, я один из немногих, кто воочию видел, с чем придется встретиться 85-футовой яхте «Алые паруса»… Я живо помню рев шторма и сокрушительную силу валов, буйствовавших, когда я вел вокруг мыса Горн яхту «СГУ» с полным парусным вооружением. Зачем опять я иду этим путем? Это заставило меня задуматься, но я не могу уже повернуть обратно. Я знаю, что, прежде чем добраться до мыса Горн, мне предстоит пройти 6000 миль через «ревущие сороковые» и «неистовые пятидесятые» – широты, не защищенные от дыхания Антарктиды. Риск слишком велик. Работы на яхте достаточно, настоящей мужской работы.
Я устал от одиночества, я слишком долго живу без людей. Я слишком стар, чтобы опять и опять ставить и убирать паруса. Я устал сдерживать свое сердце. Я ушел от друзей, родных, врагов, а к кому вернусь? Я вернусь к моему сыну Николаю, обниму его, и вместе мы станем молиться Господу Богу. Подойдет Иринушка и тронет нас за плечи, позовет обедать. Вот в этом я вижу единство любви. Я выглянул из двери штурманской рубки. Шел такой сильный дождь, что мир вокруг будто исчез. Только приборы показывают, что яхта продолжает идти на восток. Один из великих парадоксов состояния путешественника: если уезжаешь, то жалеешь, что не остался; если остаешься, жалеешь, что не уехал.
Люди, не упрекайте меня за неупорядоченность и отсутствие дисциплины, я признаю одну дисциплину – дисциплину сердца, жаждущего узреть Господа Бога. Когда вы войдете в мою часовню на улице Садовническая в Москве, вас покорит ее цельность и величие тишины. Благодаря часовне и преданной молитве я отыскал