чертами мученика, придают ему ореол, и обвиняют в недоработках органы правопорядка.
Вокруг меня – полупрозрачная завеса, слова эфэсбэшнка, как до него – главы городской администрации и заведующей образованием звучат приглушенно. Главврач берет с тарелочки маленький пирожок и деликатно откусывает кусочек. Он жует медленно, скосив глаза в сторону говорящего. Теперь нам докладывает обстановку начальник полиции. Раскрываемость растет, кадры становятся лучше и профессиональнее, проценты тяжелых правонарушений снижаются. Мне хочется перегнуться через стол, через лилии, схватить главврача за тощую шею, испортить показатели.
Слово берет Тамковская. Она говорит, что перед нами стоит серьезная задача. С этим все соглашаются. Она говорит, что поставленную задачу мы успешно решим в кратчайшие сроки. Глава администрации одобрительно смотрит на Тамковскую. Тамковская говорит о том, что мы – она смотрит сначала на меня, потом на Извековича, – оснащены оригинальными методиками, прошедшими обкатку в самых экстремальных ситуациях, однако важно знать генеральную цель нашей работы, а её должна поставить перед нами местная власть. Глава администрации, убаюканный её предыдущими словами, начавший было перелистывать лежащие перед ним бумаги, с тревогой смотрит на Тамковскую.
– Ольга Эдуардовна имеет в виду важность выбора общей стратегии, – вступает Извекович. – Нашей задачей как всегда является помощь людям. Снять острые состояния. Купировать тревогу. Но важно то направление, в котором…
Голос Извековича звучит всё глуше. Листок с биографической справкой на этого несчастного, ставшего ожившим покойником общественного активиста, вдруг начинает дрожать, идет волнами, приподнимается и зависает над поверхностью стола. Невысоко. Не больше полутора-двух сантиметров. Мне надо хотя бы прочитать вкладыши к тем лекарствам, которые я купил чохом, по списку врача. Врач что-то говорил об опасности передозировки. Мне хочется петь, я даже прокашливаюсь. Главное не голос, не слух, главное – репертуар. В памяти всплывает песня, которую пел двоюродный дядя после третьей, слова её, казавшиеся совершенно забытыми, теперь выстраиваются в нужном порядке, остается лишь задать ритм ладонью: «У подъезда, у трамвая, сидит Дуня чумовая…», но листок плавно опускается поверх прочих, только чуть наискосок.
– Вы согласны, Антон Романович? – спрашивает глава.
– Полностью, – киваю я. – Однако должен заметить, что судя по социальным сетям смерть вашего Лебеженинова не привела к… – я щелкаю пальцами, – не вызвала ещё такого интереса, который она должна была…
– Нашего, – говорит глава администрации.
– Что?
– Лебеженинов – он наш, Антон Романович.
Ишь ты! Наш, значит…
6
…Тамковской с Извековичем выделили кабинеты в стоящем неподалеку от здания городской администрации