разуму.
Самое стройное и грамотное, на его взгляд, объяснение придумали индусы. Поступки, совершенные в одной жизни, влияют на все, что творится в другой. Индус бы ответил Рубахину на его закидон – будешь злоупотреблять этим, в следующей жизни станешь пенисом. А Костя не смог.
Госпоже Вербицкой, сказали в банке, занездоровилось, и она уехала домой.
Инночкин позвонил Кларе.
– Что с тобой?
– Мой грех! – повинилась она, совершенно не удивившись звонку Константина. – Что-то неважно себя почувствовала и сачканула. Все документы твои готовы – я их с собой забрала. Приедешь? У меня сейчас просто нет сил снова выходить из дома. Как вернулась с работы, пала трупом и думаю – кто бы мне ужин приготовил? Если хочешь, я завтра встану пораньше и к восьми подвезу тебе эти проклятые бумажки, а?
Последняя фраза была сказана с такой надеждой на то, что слишком рано вставать не придется, что только конченая сволочь могла сказать: «Хорошо, привози утром».
Инночкин не был сволочью, тем более конченой. Поэтому он ответил:
– Я сейчас возьму пельменей и спасу тебя от голодной смерти. Или пиццу?
– Из твоих рук даже яд. Жду.
Затем Костя отказался от услуг Рубахина – не хотелось пошлости слушать, и поймал такси: свой авто на профилактике в СТО. Подумав о Соломоне Венедиктовиче, поймал себя на мысли о том, что пьяный Рубахин нравится ему гораздо больше трезвого – никакой заносчивости, никакого апломба, никакого негатива в отношениях с окружающими. Напротив – сплошной позитив. Да он и сам на лесть подчиненных «Золотой вы человек, Соломон Венедиктович!» говорил без бахвальства: «Когда выпью – да!»
– Как ты вовремя! Молодец! – похвалила Клара, открывая дверь.
В прихожую тут же потянуло запахом свежей выпечки, к которому примешивались ваниль и корица.
Несмотря на заявленное «нездоровье», Вербицкая была не в халате, как ожидалось, а при полном домашнем параде – кремовая трикотажная блузка, светло-коричневые бриджи с завязками на поясе, легкий, естественный, без ярких красок макияж.
– Я испекла сметанный кекс с изюмом, – придав голосу заговорщицкий оттенок, словно речь шла о чем-то запретном и оттого еще более желанном, сообщила хозяйка. – Можешь считать, что старалась к твоему приезду. Так что ты просто обязан попробовать.
– А это куда? – пакет пельменей в руках.
– В морозилку или домой увезешь.
Кекс, стоявший посреди стола, уже успел остыть до той кондиции, когда его можно есть.
– Чай? Кофе?
– Чай, и покрепче, пожалуйста, – попросил Инночкин.
Незаметно для себя Костя слопал почти весь кекс. Хозяйке досталось всего два кусочка, но она не была в претензии.
– Я так радуюсь, когда моя стряпня кому-то нравится, – сказала она. – Иногда накатит: испеку что-нибудь и везу утром на работу, народ угощать. Хлопот на копейку, а удовольствия на миллион.
– В следующий раз, когда что-нибудь съедобное