повторять, какая у мамы с папой идиллия. А эти двое сидят, лыбятся, типа счастливые…
Белка с силой сшибает палкой ранний подсолнух.
– Оль, а может, и правда счастливые? – осторожно спрашивает Димка. – Я слышал, у мужа с женой бывает такое. Вроде как сильно поссориться, чтобы потом… ээээ…
– …примирение было ярче, – мрачно говорит Белка.
– О, точно! Примирение!
Они выходят на край поля. Отсюда уже видны две полусферы, похожие на шляпки гигантских поганок.
– Ну, может, – нехотя соглашается Белка. – Не знаю… Жалко мне ее, аж сердце дерет. Будто скипидаром плеснули.
– А говорила – ненавидишь…
Девочка обреченно машет рукой и надолго замолкает.
Они идут через поле. Земля пружинит под ногами. Мелкие птицы вспархивают из травы и потом долго кружат в умытом небе.
– А отца? – спрашивает Димка.
– Что отца?
– Ну, мать тебе жалко. А с отцом что?
Родители Синекольского приезжают раз в год, и две недели Димка купается в коротком горячем счастье. Он смутно помнит те времена, когда они жили вместе. Никто никого не бил. Только бабка ходила с протухшим лицом, но Синекольский уверен, что она и родилась с таким, и к райским воротам подойдет с этим же выражением, принюхиваясь, чем воняет от облака. Ее, конечно, возьмут в рай, думает Димка. Бабка безгрешна, как гладильная доска.
Оля смотрит на друга. Проводит рукой по коротким прядям. И тут до Синекольского внезапно доходит, отчего она обстригла волосы.
– Теперь не ухватишь, – говорит девочка и улыбается. Это, наверное, худшая улыбка из всех, которые Димка видел за свою жизнь.
В десяти шагах вырастает покосившаяся ограда из металлической сетки. Ее давно обглодала ржавчина. Влево и вправо, насколько хватает взгляда, уходит длинный ряд столбов.
– Пришли…
Они пролезают в ближайшую дыру, стараясь не зацепить одежду торчащими крючками.
– Мы с тобой как две рыбы, которые нашли прореху в сети.
– Лишь бы не зажарили, – откликается Белка. – Слушай, а если все-таки сторож?
– Свалим!
– Стремно.
– Да брось, – насмешливо говорит Димка, – какой нафиг сторож? Чего ему тут сторожить, крапиву?
– Ну не знаю. Может, этого, в бассейне?
– Ерунда. Нет там никого!
– А вдруг есть?
Они препираются еще минут пять, без огонька, лишь затем, чтобы внутренне подготовиться к тому, ради чего заявились сюда, сбежав с уроков. Обоим не по себе.
Бурцев – местная притча во языцех. А ферма Бурцева – запретное место. Если узнают, что они были здесь…
– Никто нас не увидит, – с преувеличенной твердостью говорит Димка и авторитетно харкает в траву.
– Да уж надеюсь!
Пару лет назад городской человек Геннадий Бурцев выкупил несколько гектаров земли под Русмой и собрался фермерствовать. Его вел дух предпринимательства. Как и Николай Белкин, Геннадий никогда не имел дела с сельским