и головой покачивал, удивляясь услышанному. Когда Кондрат замолчал и взглянул на него, безмолвно спрашивая – ну, и чего скажешь? – Агафон отбросил плоский камешек, который вертел в руке, и ответил:
– Уж не знаю, какие там огни горели, но одно знаю верно – без зверя, который на двух ногах, не обошлось. Я, Кондрат, в чудеса и во всякую хренотень не верю. Надо нам заново то место отыскать и поглядеть.
– Вот-вот! И я так мыслю! В четыре-то глаза, может, увидим, чего я не разглядел.
– Верно, один ум хорошо, а два сапога – пара, – усмехнулся Агафон и поторопил: – Давай трогаться, солнце уже за полдень, а нам еще добраться надо.
Тронулись пешим ходом, коней вели в поводу, потому что тропа местами становилась до крайности узкой, близко и опасно подходя к обрыву. Но все равно не терялась, тянулась, Как вилюжистая нитка, помеченная круглыми катышками козлиного помета. Скоро пришлось и коней оставить, а самим ползти едва ли не на карачках. И все-таки они ползли. Рвали штаны на коленях, в кровь обдирали руки, но не останавливались.
Тропа круто вильнула напоследок, уперлась в плоский валун и кончилась. Перед валуном – небольшая, ровная прогалина, а над валуном высилась, упираясь в небо, скала. Не было дальше никакого хода – ни напрямик, ни вбок.
– Здесь ты был, помнишь это место?
– Не могу сказать, Агафон, – растерянно развел руками Кондрат, – вроде это, а вроде бы и нет…
– То ли девка, то ль мужик, то ль корова, то ли бык! Слушай, давай перекусим, а после вздремнем по очереди, чтобы ночью не клевать носами. Ночью, я так думаю, чего-нибудь да прояснится. Идти-то нам дальше все равно некуда, только вниз спускаться.
– Это бы хорошо, если прояснится. А если не прояснится?
– На нет, как говорится, и суда нет.
– Все присказками говоришь сегодня, – рассердился Кондрат, – К чему бы это?
– А к тому, что больше говорить нечего. И злиться на ровном месте не резон. Не рви постромки, Кондрат, не торопись, дай время, может, и поймем, чего тут делается.
Возражать Кондрат не стал. Но и успокоиться никак не мог – тяготила его неизвестность, вспоминалась прошлая ночь, и он готов был сейчас хоть кричать, хоть драться, хоть из ружья стрелять, да только не знал – куда и в кого. Злился еще сильнее, даже завязки у дорожного мешка оборвал, пока развязывал. Но за едой понемногу утихомирился, а после, вытянувшись в полный рост, уснул, положив голову на приклад ружья. Агафон не спал, прохаживался по прогалине в разные стороны, осматривался, запоминал, но ничего необычного разглядеть не мог. Горы и горы. Больше и сказать нечего.
Ближе к вечеру он тронул за плечо Кондрата. Тот вскочил, как солдатик, сразу схватился за ружье.
– Не шуми, – успокоил его Агафон, – теперь я прилягу, посплю малость, а ты покарауль.
– Заметил чего, пока я спал?
– Слюни по бороде текли – это видел. А больше ничего. Слышать, правда, слышал.
– Чего слышал?
– А как ты шептунов в штаны пускал!
Кондрат заругался