Тьма египетская. Михаил Булгаков

ановится: не нужна ему забытая станция, погребенная в буране. Разве что занесет пути.

      Первые электрические фонари в сорока верстах, в уездном городе. Там сладостная жизнь. Кинематограф есть, магазины. В то время как воет и валит снег на полях, на экране, возможно, плывет тростник, качаются пальмы, мигает тропический остров…

      – Мы же одни.

      – Тьма египетская, – заметил фельдшер Демьян Лукич, приподняв штору.

      Выражается он торжественно, но очень метко. Именно – египетская.

      – Прошу еще по рюмке, – пригласил я. (Ах, не осуждайте! Ведь врач, фельдшер, две акушерки, ведь мы тоже люди! Мы не видим целыми месяцами никого, кроме сотен больных. Мы работаем, мы погребены в снегу. Неужели же нельзя нам выпить по две рюмки разведенного спирту по рецепту и закусить уездными шпротами в день рождения врача?)

      – За ваше здоровье, доктор! – прочувственно сказал Демьян Лукич.

      – Желаем вам привыкнуть у нас! – сказала Анна Николаевна и, чокаясь, поправила парадное свое платье с разводами.

      Вторая акушерка Пелагея Ивановна чокнулась, хлебнула, сейчас же присела на корточки и кочергой пошевелила в печке. Жаркий блеск метнулся по нашим лицам, в груди теплело от водки.

      – Я решительно не постигаю, – заговорил я возбужденно и глядя на тучу искр, взметнувшихся под кочергой, – что эта баба сделала с белладонной. Ведь это же кошмар!

      Улыбки заиграли на лицах фельдшера и акушерок.

      Дело было вот в чем. Сегодня на утреннем приеме в кабинет ко мне протиснулась румяная бабочка лет тридцати. Она поклонилась акушерскому креслу, стоящему за моей спиной, затем из-за пазухи достала широкогорлый флакон и запела льстиво:

      – Спасибо вам, гражданин доктор, за капли. Уж так помогли, так помогли!.. Пожалуйте еще баночку.

      Я взял у нее из рук флакон, глянул на этикетку, и в глазах у меня позеленело. На этикетке было написано размашистым почерком Демьяна Лукича: «Tinct. Belladonn…» и т. д. «16 декабря 1917 года».

      Другими словами, вчера я выписал бабочке порядочную порцию белладонны, а сегодня, в день моего рождения, 17 декабря, бабочка приехала с сухим флаконом и с просьбой повторить.

      – Ты… ты… все приняла вчера? – спросил я диким голосом.

      – Все, батюшка милый, все, – пела бабочка сдобным голосом, – дай вам Бог здоровья за эти капли… полбаночки – как приехала, а полбаночки – как спать ложиться. Как рукой сняло…

      Я прислонился к акушерскому креслу.

      – Я тебе по скольку капель говорил? – задушенным голосом заговорил я. – Я тебе по пять капель… Что ж ты делаешь, бабочка? Ты ж… я ж…

      – Ей-богу, приняла! – говорила баба, думая, что я не доверяю ей, будто она лечилась моей белладонной.

      Я охватил руками румяные щеки и стал всматриваться в зрачки. Но зрачки были как зрачки. Довольно красивые, совершенно нормальные. Пульс у бабы был тоже прелестный. Вообще никаких признаков отравления белладонной у бабы не замечалось.

      – Этого не может быть!.. – заговорил я и завопил: – Демьян Лукич!!!

      Демьян Лукич в белом халате вынырнул из аптечного коридора.

      – Полюбуйтесь, Демьян Лукич, что эта красавица сделала! Я ничего не понимаю…

      Баба испуганно вертела головой, поняв, что в чем-то она провинилась.

      Демьян Лукич завладел флаконом, понюхал его, повертел в руках и строго молвил:

      – Ты, милая, врешь. Ты лекарство не принимала!

      – Ей-бо… – начала баба.

      – Бабочка, ты нам очков не втирай, – сурово, искривив рот, говорил Демьян Лукич, – мы всё досконально понимаем. Сознавайся, кого лечила этими каплями?

      Баба возвела свои нормальные зрачки на чисто выбеленный потолок и перекрестилась.

      – Вот чтоб мне…

      – Брось, брось… – бубнил Демьян Лукич и обратился ко мне: – Они, доктор, ведь как делают. Съездит такая артистка в больницу, выпишут ей лекарство, а она приедет в деревню и всех баб угостит.