Ну что ж, так в первый день его и убило? А как же другие?.. Ушел, а ты тут как хочешь!..
Одной ей тяжело, намучилась так, что хоть бы вот лечь и никогда не вставать. Проснется бывало перед утром, рассвет еще не наступил, серо, холодно… Как в могиле. И идут дни, идут… Никакой радости в них, и впереди нет радости. Начнет шептать, молиться… Хорошо, если заплачет, тогда уснет и станет легко. А день придет, днем не до тоски, жить надо.
…Проверяющий явился рано утром, приехал на коне. Небольшие санки-козырьки стояли прямо у крыльца. У лошади подвязан мешок с сеном к морде. Хрустит стоит, на Марусю и не глянула толком, покосилась да ушами дернула. Ну и пусть!.. Генеральша какая!
Ребятишек в школе еще нет. От лампы свет красный по коридору. А по углам темнота… Пусто. Тихо. Только дрова в печах пощелкивают-потрескивают. Рано приехал проверяющий, а Маруся еще раньше встала. Успела крыльцо еще на раз размести, печи затопить. Хорошо теперь в школе.
Приезжий прямо в шинели (тоже видать фронтовик) ходил по классам, держа в руке мохнатую невоенную шапку. Директор шагал сбоку, и старался не семенить, все же и он воевал, и бояться проверяющих ему не пристало. Напрягался от этого, ходил с деревянной спиной. Что-то иногда говорили глухо, что – Маруся не слышала.
Называл директор приезжего Ильей Викторовичем. Да ей что за дело. Она стояла в сторонке, не знала, здесь ей нужно находиться – вдруг спрос какой – или можно уйти, не путаться у начальства под ногами?
Пока думала, вот и они, долго ли обойти пять классов, школа не больно велика. Подошли к двери, возле которой Маруся стояла с тряпочкой в руке.
– Еще какие-то помещения есть? – спросил проверяющий директора. Но даже головы к нему не повернул. И, правда, строгий! А голос знакомый.
– Кабинет мой, учительская… Да! Еще комната уборщицы нашей – вот, – и кивнул в ее сторону.
А та стояла с улыбкой во весь рот. Вот так Илья Викторович! Это же Илюха Сичкарев! Ухажер ее бывший; было дело, шагу ступить не давал. В тридцать пятом уехал куда-то, сказал: «Комсомол зовет». А она осталась. Позже Иван Белоруков посватал, и Маруся пошла за него. Стали они жить – Иван да Марья. Но Илью вспоминала еще долго. Веселый был, песни пел… А глянь какой строгий мужик из него вышел!
Илья с директором остановились рядом с ней.
– Сторож наш, и уборщица, и вообще… – Леонид Семенович повел рукой по кругу. – Справляется.
– Вижу. Хорошо, мамаша, убираетесь. Вот только лампу в угловом классе почистить надо.
Улыбка еще на ее лице жила, а Маруся уже испугалась. И забыла, что не злодей перед ней, а Илья. Как же это – лампа-то!..
Директор кашлянул.
– Я утром занес из кладовой, чтобы ярче… Она не видела ее еще. – И Марусе: – Почисть!
– Щас же иду! – И угнувшись, стремительно двинулась по коридору, тотчас исполнить, чтоб, значит, сияло, так сияло.
– Вот-вот, иди! – Раздался у нее за спиной директорский голос с повторной строгостью. И уже в сторону, мягко: – В кабинет?
Маруся