хотелось поцеловать Шарлотту на прощанье, не получится, ну что ж, ничего не поделаешь. Меня ждет последнее испытание, но рядом с Сарой будет полегче.
– Мне надо в пансионат, освободить мамину комнату. Пойдешь со мной, Сара?
Я приходил туда каждый день, даже когда ты перестала меня узнавать, – весь последний месяц не узнавала. Я приходил, чтобы увидеть прежнюю Лу, а не женщину, которая удивлялась, что меня забыла, женщину с приступами неконтролируемого бешенства, женщину, дрожащую от не находящей приложения любви… Я брал тебя за руку, а ты ее резко вырывала или, наоборот, краснела, как молоденькая девушка, – я никогда не знал, чего ожидать. Мы вместе смотрели твои любимые фильмы: «Из Африки», «Король-рыбак», «Пир Бабетты», «Доктор Хаус» – его своеобразный юмор заставлял нас смеяться до слез. Мы пересматривали «Аббатство Даунтон», и ты узнавала жизнь в замке отца, но там никого уже не осталось, и дом был на попечении одной только старой усатой кухарки Жанетты. А в дни, когда ты сжималась в комок, чтобы горе не разорвало тебя, я включал тебе музыку – «Итальянский концерт» Баха, моцартовскую «Волшебную флейту»…
Встречая кого-нибудь из здешнего персонала, здороваюсь, всех подряд благодарю: работают они на совесть, хоть платят им мало. Подписываю бумаги, жму руки, знакомлю с Сарой. Я для них счастливчик: мне так повезло с женой и дочерью. Вот только жены уже нет рядом, а дочери никогда не принять участие в Нью-Йоркском марафоне.
Мне надо освободить твою комнату, потому что ее ждут с нетерпением. Дома престарелых – как пожизненная рента: счастье одних покоится на несчастье других. Комната светлая, я привез сюда твою любимую мебель и твою любимую лампу от Тиффани, фотографии в рамках, разноцветные занавески и покрывало. Перебраться в этот пансионат ты решила сама, но потом забыла о том, что сама, и шла, и шла ко дну. Французские гериатры назвали твое заболевание синдромом соскальзывания. Там смысл вот в чем: начинаются проблемы с головой, очень скоро человек теряет желание жить и как бы соскальзывает в небытие. Его уносит, как волны с отливом уносят песок.
– Не буду ничего отсюда забирать, – говорю я. – А если тебе хочется какую-нибудь мамину вещь, скажи.
Сара мотает головой, и я дарю все, что есть в твоей комнате, тем, кто ухаживал за тобой до последнего дня.
Мы идем к выходу. Вдруг меня останавливает сидящая в коридоре престарелая землячка, твоя партнерша по скрэблу, когда ты еще дружила со словами, и по «корове»[45], популярной на нашем острове карточной игре, в которой надо блефовать, как в покере.
– Погодите! У меня для вас кое-что есть. Сейчас принесу.
Старушка, вооружившись ходунками, удаляется. Терпеливо ждем – Сара сидя, я стоя. Проходит не меньше столетия – и вот она наконец. Отдает мне большой конверт, а в нем – твой ежедневник в кожаной обложке с записями за три последних месяца и вдобавок к нему все исписанные сменные тетрадки за последние пять лет.
– Лу мне это доверила в один из дней, когда ум у нее был ясным, и велела сохранить для вас.
Дома нас ждет Помм, едва появились