внимания на сказанное сыном. Она начала сосредоточенно доить корову, и струи молока, как солнечные лучи, плясали и подскакивали в ведре, молоко поднималось, пенилось, пенка лопалась. Арпине и доила, и непрерывно думала об Арташесе, который более десяти лет в деревню не приезжал, а теперь каждый год должен приезжать. Говорят, приехал восстановить дедовский дом, и после этого каждое лето будет приезжать вместе с семьей на отдых в отчий дом.
И во время дойки, и когда надоенное молоко несла домой, а оно, парное, шипело в ведре, Арпине продолжала думать об Арташесе. Пыталась не думать, не получалось, не могла забыть его. А когда заксрипела калитка и Мукел, с большим носом, дородный и мрачный, с вязанкой хвороста за спиной, вошел во двор, холодная дрожь пробежала по телу Арпине. Ей почему-то показалось, что Мукел сейчас все поймет, догадается о том, что происходит в душе жены, и как-то испугалась…
Мукел с треском сбросил с плеча тяжелую вязанку хвороста, от которой правое плечо будто поднялось, немного выпрямился, после чего заметил жену.
– Корову подоила? – спросил он безразличным и суровым тоном.
– Да, – тихо произнесла Арпине.
Мукел не заметил, что голос жены как-то изменился. А Арпине, облегченно вздохнув, что муж ничего не заметил, собрала в кучу нарубленные сыном сухие ветки и начала разжигать огонь.
– Ты только сейчас собралась заняться обедом? – чуть позже и немного недовольно спросил Мукел, садясь на каменные ступеньки и закручивая папиросу.
– Но я только пришла, – покорно ответила Арпине. – Принесли много рассады, поздно закончили.
– А где теленок?
– Завела в хлев. Был привязан у ограды. Вдоволь пощипал травы.
Мукел медленными, уставшими движениями закручивал папиросу. Чуть позже, когда Арпине приготовила молочный суп и они, сидя на веранде, безмолвно ели, старший сын, который в этом году должен был пойти в первый класс, вдруг мечтательно, с воодушевлением произнес:
– Сегодня я увидел новую «Волгу», словно облитую молоком, белую-белую. Когда я вырасту, куплю себе такую.
Арпине будто за руку кто-то поймал за преступлением, ложка в руке задрожала в воздухе, однако незаметно опустилась в тарелку… Но Мукел не заметил. Или сделал вид, что не заметил. Взбешенный от ревности, он несколько раз выходил из себя. Толстогубый, с мохнатыми густыми бровями, широкими ноздрями, с выступающим кадыком, он осатанело посмотрел на жену, хриплым голосом спросил:
– Что за машина?
– Не знаю, – тихим голосом, притворяясь равнодушной, сказала жена, – не видела.
– Видела, я показал, видела, – скороговоркой протараторил сын. – Не видела, мама?.. Я Нанарик тоже показал.
– Ешь свой обед, – сердито сказала мать.
Тихо, безмолвно съели молочный суп.
– Машина Арташеса, – помолчав, сказал Мукел. – Он был Арташ, я – Микаел, сейчас он Арташес, я – Мукел. – Слова медленно, будто лениво, сыпались из-под