не говоря о животных.
Сева нагнулся и поглядел в окошко. На него черными веселыми глазами смотрела неровно седая голова с костистым лицом. Приподнятые брови придавали лицу выражение нечаянной радости от встречи кого-то, кто мог быть старым знакомым.
– Вы знаете, – сказал Сева в эти открытые глаза, – вы так вовремя остановились! Можно с вами?
– Залезай, кидай гитару на заднее, – голос мужчины был скрипуч не по годам. Он выглядел озорным мальчишкой, с этими бровями. Седина на нем смотрелась слишком ранней старческой меткой.
Открыв заднюю дверь, чтобы положить инструмент, Сева увидел еще одного человека. Его коленки торчали высоко над сидением; было видно, что мужчина сидит очень неудобно, но при этом – абсолютно неподвижно и стараясь не видеть ничего живого. Бледный, замученный, нечесаный, он смотрел на пейзаж за окном так, будто автомобиль двигался.
– Здрасьте, – сказал Сева, быстро захлопнул дверь и сел вперед.
«Опель» тронулся.
– Обычно на трассе приходится долго стоять с протянутой рукой, а тут такой подарок.
Сева глубоко вздохнул, как будто вдыхая поглубже воздух мира, в который только что попал. Глянул на прокопченные мослы, сжимающие руль. Примерно так выглядели стебли сорняка возле придорожного сортира. Глупо пытаться представить, что кто-то может выкрутить эту руку. Но и восхищаться ею тоже в голову не придет.
– Играешь? – его голова затылком кивнула в сторону того места на заднем сиденье, где встал чехол.
– Не столько играю, – вздохнул Сева, – сколько пою.
– И хорошо получается?
– Если у меня в жизни чего и получается, то это петь, – медленно и весомо проговорил Сева.
– …А чего поешь?
– В основном бывший рок: «Кино», «Наутилус», «Аукцыон». И сам кое-что придумываю.
– Ага. Знаю я эти имена, – и, как будто секунду подумав, стоит ли об этом, спросил: – Знаешь, что такое Сайгон?
– Это ж в Питере? – задохнулся Сева.
– Да, это было такое злачное местечко на углу Невского и Владимирского – я там прожил года три.
– Вы играли?
– Нет, я крутился.
– Семидесятые?
– Самое начало восьмидесятых – БГ, Майк. Цоя я помню плохо.
Сева застыл и не отрывал от него глаз.
– У меня волосы такие были, – он махнул ладонью ниже плеч. – Там простым работягой было выглядеть не очень прилично.
– Тогда я, наверное, похож на работягу, – усмехнулся Сева.
– Да, на работягу, у которого выходной. И он решил на выходных мир посмотреть, гитару вот взял.
– Но вы почему-то притормозили… Как вы оказались там?
– От земли мы тогда отрывались. Не было такого колхозника, чтобы не мечтал стать горожанином. Все, кто был на что-то способен, рвали со своими корнями. Поэтому там – в колхозах и на заводах – оставались только те, кто не рыпался, не тянул. Вот такой у нас складывался