родителям сказать, – решила Катя и встала с качелей.
– Надо, чтобы они деньги дали, за Митьку сдать, – согласился я.
– Он не возьмет. А от нас за него Лидия Евгеньевна тоже брать не захочет. Или мучить его еще хуже будет, – догадалась Катя.
– «Родителям, родителям»… – передразнил Дамир. – Работу найти надо – и нам, и Митьке. По одиннадцать лет всем, здоровые лоси…
– Не лоси, а лоси…
– Старикам в магаз или в аптеку сгонять можем? Можем! – стал придумывать Дамир. – С мелкими посидеть, если родичам оставить не с кем, а им в клуб там охота или с друзьями затусить. Можем с мелкими побыть? Можем! Если, например, кто с утряка в выходной поспать хочет, а у него, скажем, псина есть, псину на прогулку вывести можем? Можем!
– Это пока мы сколько надо насобираем, медленно очень получится.
– Ничего. Зато у нас будет свой фонд дружбы и помощи. А про Митьку надо еще придумать что-нибудь. Надо с родичами посоветоваться.
И мы пошли советоваться с родителями.
– Ай, стыд… – сказали папа, мама, тетя, двоюродный брат и бабушка Дамира. – Куда катимся?
– Они что, эти шторы жуют, что ли? – спросила Катина мама, хозяйка колбасного цеха. – Только что вроде собирали.
– Это не на шторы, а на уборщиц, – сказала Катя.
– Счас подарим ей моющий пылесос, – решил Катин папа, водитель «газели» с фирменным знаком маминого колбасного цеха. – А если дальше докапываться до пацана будет, мы ее саму пропылесосим по самое не могу.
И Катины папа с мамой засмеялись.
А мой папа спросил:
– Ну и цена вопроса? Давайте сдадим за него деньги, и дело с концом.
Сделать кому-нибудь что-нибудь полезное за деньги в этот вечер ни у кого из нас не вышло.
Русский назавтра был вторым уроком. Нарядная и розовая, похожая на ветчину, с красным накрашенным ртом, Лидия Евгеньевна ходила вдоль доски и диктовала красивые предложения про любовь к родине.
– Корочкин, – сказала Лидия Евгеньевна, и у меня опять стало тяжело и противно между горлом и животом. – Ты деньги наконец принес?
Было очень тихо. Катя посмотрела на меня, и мы вместе посмотрели на Дамира.
В это время я услышал, как новенькая Женя Восьмерчук очень тихо сказала куда-то себе в воротник рубашки:
– Сто двадцать процентов.
– Корочкин, – сказала Лидия Евгеньевна, – если мать не в состоянии сдать эти несчастные деньги, пусть приходит и сама моет полы. Понял, Корочкин? Что молчишь? Я кому говорю-то?
Стало еще тише. Мы переглядывались и не могли договориться взглядами, кому начинать заступаться за Митьку.
И тут я увидел, что Женя Восьмерчук опять нажала на железную кнопку своей джинсовой рубашки и чуть слышно сказала себе в воротник:
– Есть!
Потом она встала и сказала тихо, но четко:
– Лидия Евгеньевна, вам придется принести свои извинения ученику за систематически проявляемую в его адрес бестактность.
Все посмотрели на Женю.
Началась