элиту, увиденную в кинохронике (1933): «За президентом (Калининым. – Ю.Б.) следуют сановники и чекисты. Не разберешь, кто сановник, кто чекист. Лента на мгновение выбрасывает и уводит истинно страшное и зверское лицо. Кто это? Кем был этот человек до революции? Как могли подобные люди появиться в чеховской России, в той России, “где ничего не происходит”, где национальным недостатком считалась обломовщина… В отдельности они ничтожны, в массе очень страшны. Вот она, новая людская порода…»
В 1941 году Алданов написал статью-размышление о русском народе, в которой сделал попытку демифологизировать национальные недостатки и пороки: пьянство, лень, лживость, коварство, ксенофобию и пассивность. Особое внимание писатель уделил «широте натуры» русского человека и ее главной черте – способности к крайностям. И привел наиболее яркий пример:
«Я весь 1917 год прожил частью в Москве, частью в Петербурге, тогда уже называвшемся Петроградом, но еще не называвшемся Ленинградом. При некотором скептицизме этот год можно назвать трагикомедией в трех действиях. В течение первых двух месяцев этого года в России была монархия, уже приближающаяся к своему концу, но со всеми ее вековыми атрибутами, со всем ее вековым этикетом. За неделю до революции едва ли один человек из тысячи допускал, что в России скоро установится республиканская форма правления. Затем в течение восьми месяцев в России была самая свободная демократия в мире – едва ли где-либо в мире было больше политической свободы, чем в России во время пребывания у власти моего друга Керенского. И, наконец, в последние два месяца того же обильного событиями года Россия стала тоталитарно-коммунистическим государством. И много, очень много людей на моей памяти за один год пели последовательно “Боже, царя храни”, “Марсельезу” и “Интернационал”
Думаю, это было бы невозможно без “широты натуры”, без необыкновенной впечатлительности и переменчивости русских – а может быть, и без их способности к “гриму” Очень удивил мир в тот год русский народ, очень удивлял он его и с тех пор. Решаюсь предсказать: он будет удивлять его и дальше».
И добавлю уже от себя: удивлял, и весьма. Озадачивал и ставил в тупик, и чем дальше, тем больше…
Адамович: лучший критик эмиграции
Устали мы. И я хочу покоя, Как Лермонтов, – чтоб небо голубое Тянулось надо мной, и дрозд бы пел, Зеленый дуб склонялся и шумел. Пустыня – жизнь. Живут и молят Бога, И счастья ждут, – но есть еще дорога: Ничто, мой друг, ничто вас не спасет От темных и тяжелых невских вод…
Георгий Викторович Адамович (1892, Москва – 1972, Ницца). Поэт, критик, переводчик. По национальности отца – поляк.
А. Бахрах об Адамовиче: «Он никогда не считал, что звание поэта – признак какой-то избранности, не думал, что стихи – ответ на все проблемы, и, вероятно, не раз вспоминал язвительные слова Боссюэ