уже на крышу склада. Стараясь поменьше шуметь, он подполз к краю и заглянул вниз.
На первый взгляд на въезде в город ничего не изменилось. Оббитые медью створки были распахнуты, и вереница телег вытянулась по ту сторону ворот, как и всегда. Только вместо пары стражников, собирающих въездную пошлину, Джен насчитал целый взвод. Один из них, с конским хвостом на шлеме, держал в руках лист дешевой тростниковой бумаги. Стражник стоял боком и далеко, но юноша сразу догадался, что там изображен его портрет.
Джен выругался.
Это конец. Даже если б он хотел, и то не затерялся бы в городе. Если портрет есть – пусть неточный, пусть непохожий на него, что мешает купеческим старейшинам вывесить такой же на базарах? Пройдет пара дней, и каждый лавочник будет искать долговязого парня с темными кудрями. Притом его-то они и не поймают: так, загребут среди сотен прочих.
Юноша опустил голову, прижался лбом к шершавой известке. Можно скрипеть зубами, до боли в костяшках сжимать кулаки, но толку не будет.
Другие ворота? Джен мог отправиться в другой конец города, но знал, что и там увидит то же самое. Конечно, пару дней он продержится, сумеет воровать еду у уличных торговцев.
«Сумею ли?» – мелькнула шальная мысль.
Юноша невесело усмехнулся и полез обратно.
«Наверное, я мертв, – подумал Джен, поудобнее устраиваясь на жестких досках. – Живой человек не может быть так голоден».
Он бросил взгляд на звезды, определяя время, но понял, что проще дождаться храмового звона. Лунный свет вычертил силуэты Светлого города на фоне ночного неба. Как призрачные дворцы царства теней.
Вечер он потратил на блуждания по гавани. Казалось бы, та протянулась на добрую четверть схе́на, уж где-нибудь должна найтись лазейка. Но Джен не только не нашел ее, он едва успел скрыться, пока его не приметили. Все причалы были усыпаны людьми хлыста. Покусись он на Царя Царей – и то его ловили бы не так ретиво.
«Интересно, какую награду за меня назначили?» – подумал Джен. Судя по всему, немалую. Это успокаивало: получается, Зеваху еще хуже. Эту мысль парень твердил, как молитву, она согревала окоченевшее от неподвижного сидения тело.
Наконец, над городом поплыл гулкий и протяжный голос гонга. Первый удар, совсем близко – и тут же из разных концов Джамайи ему вторили глухие и звонкие, высокие и низкие голоса гонгов других храмов и святилищ. Четвертый ночной звон. Время, когда луна опускается совсем низко, и поверхность реки перестает выблескивать серебряными брызгами. Джен ощутил мимолетную гордость за то, что подумал об этом.
Последний удар стих, смолкло эхо, а он все сидел, не шелохнувшись. Та сила, что заставила его обойти гавань, ушла. Парень вспомнил отца, каким оставил его прошлой ночью. А ведь он собирался вернуться и позаботиться о последнем костре! «Никому не станет лучше, если люди хлыста меня поймают, – сказал себе Джен. – Никому». Образ старика возникал перед внутренним взором. «Я вернусь. Я обязательно