смиренно склонился поэт.
– Болтун, – повторила она. – молока вон выпей.
– Молоко – это не ко мне, – с достоинством ответил поэт.
В общем, поехали мы в Багаевку за пивом. За мостом тормознули грузовик с арбузами – доехали до трассы. Водитель всё жаловался, что арбузы плохо погрузили.
– Научные работнички, – ворчал он, – руки из жопы растут, кандидат наук, два астеранта, квалифицированная рабочая сила, бля…
На трассе он свернул влево и поехал в Ростов, а мы остались на перекрёстке ловить попутку до Багаевки. Что-то водитель такое вспоминал, что у университетских какая-то женщина на работу не вышла, и куда-то делась.
– А куда она делась? – ворчал шофер. – Баба она и есть баба.
В общем он уехал, а поэт забеспокоился.
– Надо, – говорит, – возвращаться.
– Ну куда ты будешь возвращаться? – резонно спросил у него я. – По деревне будешь ходить, искать ее? А если это не она?
– Зря мы ее вчера одну отпустили!
– Нам сейчас самое умное, – убеждал я, – поехать в Багаевку и выпить пива. Как раз к нашему возвращению что-то и прояснится.
У поэта испортилось настроение, но пива он хотел. Нас подобрал василькового цвета «Москвич», за рулем которого оказался отставной подполковник. Разговорившись, он сказал, что едет в Багаевку за дынями. Поэт серьезно кивал, как будто поездки в Багаевку за дынями были для него постоянным привычным делом. Я задремал. Сквозь сон я слышал, как поэт пытается договориться, нельзя ли нас забрать из Багаевки на обратном пути.
– Куда я вас посажу? – удивлялся этой просьбе подполковник. – Дыни же будут везде!
Потом я всё-таки заснул, и мне приснилось, как Елизавета Петровна вместе с Иевлевой полощут в Маныче рубашки. Они полощут рубашки и выкручивают. И кладут в эмалированный таз. А мимо идут казаки и отпускают гнусные шутки. А те смеются, но не оборачиваются…
Я проснулся оттого, что машина остановилась. Мы вышли. Очередь за пивом была, и немаленькая. Но мы встали. И стояли. Под палящим солнцем. Всё когда-то кончается, и очередь наша в конце концов подошла. Мы взяли по две кружки. Вернее, я взял четыре, поскольку у поэта денег не было.
За пивом поэт пытался убедить меня в том, что язык нам диктует. То, что нам кажется созданной нами поэтической формой – это на самом деле диктат языка. Он приводил примеры, мужики косились на нас. Но косились уважительно, как на сумасшедших.
Пиво кончилось на Осипе Мандельштаме. Мандельштам мужикам не понравился – жидов в станице не любили.
– Я не увижу знаменитой Федры, – кричал опьяневший поэт.
А я думал, продиктовал это Мандельштаму тот самый язык, на каком говорят окружающие нас мужики. И я нутром чувствовал, что это всё-таки тот же самый язык!.. Тот самый… И дальше нить моей мысли терялась, думать не было сил. Поддержать разговор я не мог, а он увлёкся, махал руками, и получалось очень шумно. И вообще пора было уходить.
Попутку на трассе мы поймали моментально. С консервного завода шли грузовики в Ростов. У поворота на Усьман мы вышли и до хутора шли пешком. Несколько