вечернего неба.
Намтар завязал кожаный шнурок на шее у Лабарту, и тот сжал камень в кулаке, крепко.
– Красиво, – повторил он.
– Это амулет для тебя, – сказал Намтар. – Носи его, не снимая, он будет тебе защитой.
Ребенок засмеялся и отбежал, по-прежнему не выпуская из рук лазурит. Тогда Намтар повернулся к Шебу и Тирид.
– Завтра утром мы вместе переправимся через Евфрат, – проговорил он. – А затем наши пути разойдутся. Вы отправитесь на север, к Лагашу, я же пойду вниз по течению реки.
Он ждал вопроса, но они лишь молча кивнули и теперь сидели в тишине.
Знают, что все, что я хочу им сказат, – скажу сам. Что ж…
– Я покину Шумер на время. – Слова вырвались сами, но Намтар не жалел о них. – Отправлюсь на Дильмун. Но пусть никто не знает об этом, кроме вас и вашего сына. Кроме вас нет у меня детей сердца, и только вам доверяю я эту тайну. Если случится беда, ищите меня там.
– Да, хозяин, – сказал Шебу. – Мы никому не расскажем об этом.
2.
Солнце пылало над головой. Люди попрятались от жары, если и выйдет кто из дома до вечера, то лишь по неотложному делу. Завеса скрыла вход в храм, опустели торговые ряды, – будто и не было все утро толчеи на базаре, будто не поднимались люди по ступеням к святилищу. Лишь возле дворца энзи остались воины, да храмовая стража у подножия лестницы, – но и те стремились укрыться под навесами, спрятаться в зыбкой тени.
Тирид стояла на площади, одна. Но даже приди она сюда рано утром или перед закатом, когда город бурлит и кипит, – толпа расступилась бы, давая дорогу, не смея приблизиться.
В этом городе она прожила пятнадцать зим. И странно, – Тирид успела привыкнуть к кирпичным стенам, к городскому шуму, толчее и храмовым процессиям. Стала носить здешние украшения и одежду и даже думала все чаще на языке черноголовых. Давно уже ничему тут не удивлялась, не тосковала по степи, и кровь людей Лагаша стала привычной и знакомой.
Это потому что я сама себе хозяйка и со мной мой любимый. Потому что здесь вырос наш сын, и язык Шумера ему ближе, чем речь кочевников-марту. Потому что здесь мой дом.
Но пятнадцать раз разливался Тигр – бурная, беспокойная река, так непохожая на воды Евфрата. Прошла дюжина лет и еще три года – отмеренный срок.
Тирид прощалась с Лагашем. Это так легко – вобрать в себя ослепительное небо, стены домов, сонную тишину полуденного города. Но где найти силы, чтобы проститься с Лабарту?
Я думала пятнадцать лет – долгий срок, но пролетели они как один миг.
И сколько раз за эти годы Тирид сожалела, что сын ее растет так же быстро, как дети людей. Ведь пьющим кровь дарована бесконечная жизнь, зачем же ему так спешно взрослеть? Если бы он оставался ребенком еще хоть двенадцать, хоть шесть лет…
Но Лабарту вырос, стал мужчиной, и родители его должны исполнить волю хозяина, покинуть Лагаш.
Что толку тянуть с прощанием, ждать до вечера? Не лучше ли сказать все сейчас, когда кажется, что солнечный свет можно вдохнуть вместе с воздухом, а утренняя жертвенная кровь