и рука отнимается, и парень бросил»…
Марина не знала, отчего пошла о ней слава, как о какой-то особенной медсестре, к которой есть смысл обращаться по всякому поводу, – но она и не слишком об этом задумывалась.
Все время, что не было занято у нее работой, она думала только о Жене. С той самой ночи, когда, насквозь промокшая, в тяжелом дождевике, с которого ручьями лилась дождевая вода, она поднялась по ступенькам веранды и постучалась в его дверь.
За дверью было тихо, но Марина видела, как спит он, раскинувшись на широкой кровати, как вздрагивают во сне его полураскрытые губы. Она ждала, когда он проснется, когда услышит ее зов – и даже не постучала еще раз, чтобы не мешать ему услышать…
Женя распахнул дверь, не спросив, кто там. Он был без рубашки, одной рукой застегивал джинсы и, щурясь, всматривался в темную фигуру на веранде.
– Это ты! – тихо воскликнул он. – Марина, это ты!..
Он шагнул ей навстречу и тут же обнял ее. Сквозь мокрый дождевик, сквозь собственное влажное платье Марина почувствовала, как затрепетало его тело, словно между их телами не было всех этих случайных преград.
Она откинула капюшон, чтобы яснее видеть Женино лицо в предрассветном полумраке, и он тут же поцеловал ее – второпях, в краешек губ. Он не произнес больше ни слова после первого своего тихого вскрика, и Марина тоже молчала, прижимаясь к нему, замерев у его сердца и забыв обо всем.
Она не заметила, как они оказались в комнате. Кажется, Женя так и не выпускал ее из объятий, но уже через несколько минут она стояла босиком на домотканом коврике, мокрый дождевик лежал на полу, а Женя торопливо расстегивал длинную «молнию» сзади на ее платье – то ли желая освободить ее от холода промокшей одежды, то ли торопясь обнажить ее тело.
Платье сползло наконец вниз – и тут же Женины губы прикоснулись к холодной Марининой коже.
В нем было много того юношеского трепета, который с ума сводит женщин постарше, способных оценить искренность и чистоту порыва. Но Марина не знала этого, не могла знать: Жена был у нее первым, и она просто чувствовала, что трепет его тела пронзает ее, заставляет трепетать в ответ и стремиться к нему, к нему – неостановимо…
Он соскучился по женскому телу, по наслаждению близости – но и этого Марина не знала: все было у нее впервые, и значит, впервые в мире совершалось таинство любви, таинство соития.
Будь у нее побольше опыта, она поняла бы, что Женины ласки не только трепетны, но и торопливы, что он еле удерживается от того, чтобы не быть с нею грубым.
Она же чувствовала только, как он прикасается губами к ее груди, языком ласкает соски, как его руки сжимают ее бедра и дрожат его ладони, сходясь между ее ног, пытаясь их раздвинуть…
Они лежали теперь на кровати, на еще не остывшей после Жениного одинокого сна постели. Тяжело дыша, чуть постанывая, Женя прижимался ногами, животом к Марининому обнаженному телу и просил ее:
– Милая, ну милая, ну Мариночка, ноги раздвинь немножко…
Марина едва не плакала, слыша его