С улицы донесся крик: «Свежая говядина!»
Когда собачьи зубы сомкнулись на голени, раздался хлюпающий звук, удивительно, до чего громко, чмок, словно вытащили ботинок из жидкой грязи. Февраль был месяцем умиротворения, пожалуй, слишком раннего, подумал он. Или слишком позднего. Обряд нужно было выполнять со всей точностью. Когда человек умирал, его останки складывали в большой глиняный кувшин, пифос, после чего следовала церемония захоронения, во время которого семья совершала особые ритуалы, чтобы умиротворить керу, дух умершего. Порой соблюдение всех предписанных действий не приносило желаемого результата, но это не могло поколебать веру или страх афинян. Они знали, что кера – это испуганный дух, переживший травму смерти, и что, когда, значительно позже, дух отдавал свою монету Харону, пересекал Ахерон и достигал страны теней, этот страх оставался с ним. Это был горький вкус во рту у живущих, вкус неизбежного воссоединения. «Вы тоже последуете за нами», – шелестели бестелесные голоса.
Речное зловоние висело в воздухе. Слабый огонь в камине почти совсем потух. Он подошел и вяло поворошил золу, подбросив несколько кусков угля. Даже огонь горит здесь по-другому. Он присел на корточки и стал смотреть, как дрожащее пламя робко лижет свежий уголь. Письмо все еще ожидало его. Он был полон дурных предчувствий, когда повернулся, чтобы взять его, хотя чего ему бояться? Вопросы, на которые не было ответа, обвинения, которым нечего было противопоставить. Чепуха; но само присутствие письма в эту минуту было своего рода обвинением. Он потер все еще ноющее плечо и снова бросился на кровать. Держа конверт в руках, он думал о Гиппоное, он же Беллерофонт, посланном якобы из постели Стенобеи ко двору Иобата с лукавым письмом, в котором ничего не подозревающий герой нес свой смертный приговор. И все же Беллерофонт выжил, подумал он. «Карл Первый», – прозвучало сверху. Старательно выведенные рукой отца буквы смотрели ему прямо в зрачки. Он опять начал читать.
Назим с товарищами по команде добрался до рэтклиффских бараков. Они шагали рядом с ним, возбужденно болтая и показывая пальцами во все стороны. Со ступеней Пеликан-стэрз, где их высадил ялик, все вокруг было в новинку. Вот молодая женщина вела собаку на поводке. Усевшись на упаковочный ящик, седой джентльмен держал в руках два одинаковых шелковых отреза. К одному из них он обращался так, словно тот был его заклятым врагом. «Импорт!» – взвизгнул он и яростно плюнул на шелк. Маленький серый человечек с тонкими, будто нарисованными, усами обходил со шляпой в руках людей, стоявших вокруг него. Они бросали в шляпу мелкие монеты. Открыв рот, ласкары глазели на проституток, которые выглядывали из окон на Олд-Грейвел-лейн. Индусы постарше отводили глаза, но молодые быстро поняли, что за товар здесь предлагается, и уже помахивали женщинам кошельками, а те облизывались в предвкушении поживы. Скоро, Назим знал, новизна исчезнет и под ней обнаружится грубая правда, свойственная всем этим зрелищам, вроде представления фокусника, которого