запел Алексей Сибирцев.
– «Как мечтал о тебе…» – срывая вторую гитару с книжного шкафа, подхватил Елкин.
– «Как в тоске погибал…»
– «Наяву и во сне…» – играя в две гитары, заливались молодые люди.
– Чей это романс? Верстовского? – спросил Колокольцов, отрываясь от иллюстрированного журнала с видами Парижа.
– Да нет, это Елкинского! – небрежно отвечал Алексей Николаевич.
– «Ах, тоска неизбывная…» – сплошным стоном разражался Елкин. Он брал печальный аккорд.
Сибирцев медленно и горько, как в трактире, запевал цыганскую плясовую, клоня свою светлую голову с большим лбом к струнам и покачивая ею.
Эх, очи черны, щечки алы,
Ах, безумный ро-ок любви,
– Капитан идет, господа!
– Пусть идет…
– «Спляшем, душенька, зазно-оба…» – продолжал Алексей Николаевич.
Огромный Можайский избоченился и мелкими шажками поплыл по кругу.
Елкин и Сибирцев как сыгравшийся оркестр с хором.
Эх, очи черны, щечки алы,
Эх, ты, безу-ум-ны-ый ро-ок… —
запели они в два голоса, и кажется, что зашевелились и повеселели видные по правому борту мрачные горы главного японского острова Ниппон.
Елкин подкинул гитару, схватил ее на лету, перевернул, щелкнул ногтями в такт плясовой по дереву и швырнул Можайскому. Тот поймал на ходу, казалось, за струны, а не за гриф, подхватив аккорд. Елкин развел руками и пошел мелко и скользко, на носках. Александр Федорович заиграл на басах, поддерживая теноровую тоску Сибирцева.
– «Ах ты, сукин сын, камаринский мужик», – переменил плясовую Александр Федорович.
– Как вы еще не устали, господа? – знакомым и пугающе густым басом спросил кто-то.
В дверях стоял адмирал. Как и когда его принесло, никто не видел.
– Ужасно устал… – Можайский положил гитару, одернул мундир и вытянулся в струнку.
– Евфимий Васильевич, мы подготавливаемся с Александром Федорычем, хотим показать японцам плясовую цивилизацию, – заметил Елкин.
Адмирал знает, что поручик вернулся с тяжелой описи. «Диана» шла в двух милях от мрачной стены берега, где волны подымали на чернь скал облака пены. Иногда с промером приходилось посылать вперед шлюпку.
Адмирал присел во главе стола. Он вынул записную книжку и задумался, раскрыв ее. Зачем его занесло в кают-компанию и какие он решал сейчас великие проблемы – неизвестно.
Офицеры, попросив разрешения, уселись и тихо заиграли на гитарах.
Пришел Степан Степанович и стал рыться в книжном шкафу. Пещуров, сидевший на диване, когда его товарищи танцевали, пересел на круглый стул у рояля.
– «Рояль закрыт…» – тихо пропел Можайский.
Капитан красной рукой с короткими пальцами под носом у Пещурова открыл красную лакированную крышку.
Пещуров пробежал пальцами по клавишам, убрал руки на колени и, подняв темно-русую голову, глядел туда, где газ горел в плафонах. Потом он взял слабый аккорд, и сразу