в пьяном человеке всегда есть что-то чарующее, и будь я президентом Соединенных Штатов, я непременно учредил бы «Общедоступные курсы практического пьянства». Они имели бы большой успех, уверяю вас.
Но к делу! В результате оргии на следующий день рано утром всю нашу шайку схватили и отвезли в тюрьму. После завтрака, часов в десять, нас выстроили всех в ряд в присутствии судьи в пурпурной мантии, с крючковатым носом и блестящими бисерными глазами. Словом, перед Соль-Гленгартом.
«Джон Амброз», – вызвал клерк, и Чи-Слим поднялся, продемонстрировав опытность бывалого человека.
«Бродяга, Ваша честь», – сказал судебный пристав, и его честь, не удостоив подсудимого даже взглядом, проронил: «Десять дней», и Чи-Слим сел.
Разбирательство пошло дальше с однообразием и монотонностью часового механизма: пятнадцать секунд на человека, четыре человека в минуту! Грязные лица поднимались и тотчас же, как марионетки, опускались. Клерк называл фамилию, пристав – вину, судья – приговор, и человек садился. Ну да, просто? И превосходно.
«Л. К. Рандольф!» – вызвал клерк.
Я встал, но в процессе судопроизводства произошла заминка. Клерк что-то шепнул судье, а пристав улыбнулся.
«Если не ошибаюсь, мистер Рандольф, вы – журналист», – сладко сказал его честь.
Я очень удивился его заявлению, ибо в перипетиях последнего вечера и утра я совершенно забыл про Cowbell, а теперь увидел себя на краю пропасти, которую сам себе вырыл.
«Это мое личное дело, ваша честь».
«Вы, очевидно, очень интересуетесь местными делами, – сказал он и взял в руки Gowbell. – Колорит хорош, безусловно, – пояснил он, одобрительно подмигнув глазом, – картина сделана великолепно и широкими мазками. Предполагаю, что судью, которого вы так хорошо обрисовали, вы взяли из жизни?»
«Не могу сказать, ваша честь! Это, собственно говоря, интуиция. Я просто намечал тип, как он мне представлялся».
«Но все-таки, сэр, местный колорит безусловно имеется», – продолжал он.
«Несколько ниже», – объяснил я.
«Значит, судья не взят из жизни?»
«О, нет», – смело заявил я.
«А могу осведомиться, сколько вы получили за эту работу?»
«Тридцать долларов, ваша честь».
«Гм, хорошо! – И его тон резко переменился. – Имейте в виду, молодой человек, что местный колорит – вещь очень дурная, а потому приговариваю вас к тридцати дням заключения, что при вашем желании могу заменить штрафом в тридцать долларов».
«Увы! Я истратил все свои деньги, кутнул вчера».
«И еще тридцать дней за неразумную трату заработка. Следующий!» – обратился он к клерку.
Лейс чиркнул спичкой, зажег потухшую сигару и раскрыл лежащую на коленях книгу:
– Возвращаясь к нашему разговору, хочу спросить тебя, Анак, не находишь ли ты, что, хотя Лориа к вопросу о раздвоении личности подходит с большой осторожностью, тем не менее он упускает из виду один весьма важный факт, а именно…
– Да, – сказал я рассеянно, – да!