царевне Елене Леонтьевне?..
Анна Михайловна утвердительно кивнула головой. Пронский отошел от них и подошел к царевне Елене с поклоном.
– Государыня царевна! – проговорил он, низко опуская голову. – Бью челом на добром угощении.
Князь Леон по-грузински что-то шепнул царевне; она чуть вспыхнула и протянула князю кончики тоненьких пальчиков; он прикоснулся к ним, но сейчас же отошел и прислонился к стене, точно ноги не держали его. Он был бледнее обыкновенного, и на его лице лежали какая-то растерянность и печаль.
Боярыня Хитрово из-под ресниц вбок взглянула на него и шумно стала звать царевен домой.
Когда Анна Михайловна целовала бледные щеки царевны, то вдруг, к изумлению сестры, царевны Татьяны, и Елены Дмитриевны, проговорила:
– А что ж, царевна, когда хочешь увидеть братца-царя?
Царевна Елена смутилась.
– Не когда я хочу, а когда он соизволит назначить явиться мне пред его очи! – ответила она трепещущим голосом. – Я-то уже больше двух лет этого хочу, – прибавила она с горечью.
– Я скажу братцу… я попрошу! – смутившись, в свою очередь проговорила Анна Михайловна, встретившись с суровым взглядом Хитрово.
– Просите боярыню, просите! – прошептал Пронский на ухо царевне Елене.
Та посмотрела на него глазами раненой лани, которую насильно заставляют идти вперед, но Вахтанг Джавахов что-то повелительно сказал ей, на что она ответила ему одним словом и опустилась на тахту.
Боярыня Хитрово уже медленно плыла к дверям, погладив по головке царевича Николая и многозначительно улыбнувшись князю Леону, который пошел провожать ее. Царевны шли сзади, посылая поцелуи царевичу и зовя его и царевну к себе в гости.
Князь Пронский, как только боярыня Хитрово исчезла в дверях, подошел к Елене Леонтьевне и почтительно проговорил:
– Не кручинься, царевна, дело уладится. Животы за тебя отдадим, а свидание с государем уладим.
– Спасибо, князь! – проговорила оправившаяся царевна и подняла на князя взор.
Пронский содрогнулся, точно его опалило огнем, и, поклонившись, поспешно вышел из комнаты.
Скоро послышался за окнами лязг полозьев о снег, и сани с гостями отъехали.
– Ужо зайдешь вечерком! – сказала боярыня Пронскому, отъезжая.
При этом повелении лицо князя потемнело, но он безмолвно поклонился и отошел к своим саням.
Когда боярыня с царевнами совсем исчезла из его глаз, князь еще раз посмотрел на окна, в надежде увидеть царевну, но на него оттуда глянули лишь робкие карие глаза маленькой грузинки; в них стояли тоскливый укор и надежда, что он ее заметит.
Князь отвернулся с досадой и, нахлобучив соболью шапку на самые глаза, велел кучеру ехать домой.
– Да скорей! Не зевай! – сердито сказал он.
– Пьяных много, боярин! – заметил кучер, ослабляя вожжи, и пара кобыл в серых яблоках как стрела помчалась по пустынной Неглинке, разметывая копытами рыхлый белый снег. – Как бы беды не вышло на площади!
– Знай дуй в мою голову! Дави!