мать». И сбоку – пляшущий, как ткач Жакерии, пьяный после погрома замка феодала, – почерк Лафайета: «Браво, ребята! Так держать». Конечно, не все старались. Нашлись и выблядки… Я, например. Я как проклятый инородец, который никак не желал разделить корпоративные ценности, стал манией Лафайета. Наваждением. Чем-то вроде снежной русской зимы для Наполеона стал я для этого унылого кретина из канадского супермаркета. Только обо мне он и думал! Я стал его Березиной. Поговорил я по телефону, прижав его к плечу щекой и продолжая работать? Появлялся приказ. «Не говорить по телефону во время работы». Покупал себе хлеба, выходя из магазина? «Покупаем продукты, выйдя из магазина и зайдя в него уже без униформы». Из-за меня список инструкций «Super B» пополнился на пятьсот страниц. Не меньше! Их автор, с перекошенной от злости рожей – причем угол кривизны становился все больше… он даже начинал пугать меня… – ходил за мной, как бродячая собака, которая учуяла кусок колбасы в кармане прохожего. Краковской, конечно. Чем сильнее запах, тем обильнее текут слюни. Местных Лафайет, конечно же, не замечал. Это при том, что старенький кладовщик Ги, проводивший в туалете по часу ежедневно… – не меньше… – не мыл руки после. Никогда. Принципиально. Настоящий гасконец он был, наверное. Я спрашивал его, откуда он, но понять акцент Ги – квакание и булькание, которое квебекуа выдают за французский язык, – невозможно. Так что я вежливо улыбнулся, покивал головой… Для себя решил, что старичок Ги – гасконец. Если бы вы сказали ему, что он не может купить Париж, или что у него лошадь плохая, или что, посрав, нужно вымыть руки, он бы вызвал вас на дуэль. Задорный старичок Ги. Он кряхтел… стонал… пыжился… Вся смена знала, что если в туалете воет ветер и стонут привидения, там Ги. Наконец, слышалось торжественное плюхание. Затем открывалась дверь – нет, он не смывал, зачем, – и Ги выползал на свет, как почти замерзшая насмерть змея. Смотрелся в зеркало. Поворачивался к двери. Выходил. Потом долго бродил по рядам напитков и поправлял банки с пивом, «кокой», минералкой… Старику Ги я обязан своей новой традицией, которую сохраню до гроба. Теперь я тщательно мою мылом все банки и бутылки, которые покупаю. Это мой оммаж старику… Мой памятник ему на могилу. Он ведь, наверное, давно уже умер. Протух. Внутри – уж точно. Салют, Ги! Тем не менее кладовщику все это сходило с рук. В прямом смысле, да… Следили же за мной. Так что я, возвращаясь с дневной смены, подолгу оттирался в ванне, сбросив одежду на стирку. Словно Золушка, переодевшаяся на бал, облачался в рубашки и пиджаки. Шел на встречи с журналистами. Им приятна была диковинка. Новое мясо. К тому же меня перевели на французский. Книга шла. Слава богу, миры, в которых я находился одновременно – Персефона, не иначе, – совершенно не соприкасались. Большую часть времени я проводил в Аиде. Заснеженном, мрачном, покрытом льдом. Зимой 2014–2015 годов – ледяном в буквальном смысле. Я даже руки обморозил, когда пытался поставить окно профессору русского языка и литературы в университете «Конкордия». Она как раз лежала, пьяная, нажравшаяся снотворного,
