взгляд, это было все равно что перевернуть любительскую викторианскую картину маслом и обнаружить на обороте работу Коро.
Именно тогда, в конце празднования Дня памяти я впервые получил приглашение посетить их дом. Оказалось, что у четы Винсон был определенный жизненный стиль. Отец оставил Эмили в наследство небольшой георгианский дом идеальных пропорций, располагавшийся на двух акрах земли со сбегающей к реке зеленой лужайкой. Очевидно, отец был строителем и купил этот дом дешево у обедневшего владельца с намерением снести и поставить на его месте многоквартирный блок. Градостроительная комиссия вовремя предотвратила этот вандализм, издав распоряжение об обеспечении сохранности объекта, и отец Эмили умер через несколько недель – наверняка от огорчения, – оставив дом со всем его содержимым дочери. Похоже, ни Гарольд Винсон, ни его жена не сознавали ценности своего владения. Он ворчал по поводу затрат, она – из-за обилия работы по хозяйству, которых требовал дом. Совершенство пропорций фасада, такого красивого, что дух захватывало, оставляло их равнодушными, словно это был квадратный кирпичный блок. Даже к мебели, доставшейся вместе с домом, Винсоны относились без уважения, будто она представляла собой дешевые копии. Когда во время своего первого визита я восхитился просторностью и пропорциональностью их столовой, Винсон заметил:
– Дом – лишь пространство между четырьмя стенами. Какое значение имеет, насколько близко или далеко друг от друга расположены эти стены и из чего они сделаны? Все равно остаешься в клетке.
Когда он это говорил, его жена относила тарелки в кухню и ничего не слышала. Винсон сказал это так тихо, что я сам едва разобрал. Теперь я даже не уверен, что он хотел, чтобы я это услышал.
Брак – самый публичный и в то же время потаенный социальный институт, его беды так же неотвязны, как сухой кашель, только эти частные тревоги труднее диагностировать. И нет ничего более разрушительного для светского общения, чем личные несчастья кого-либо из присутствующих. Никому не приятно сидеть в неловком молчании, чувствуя несовместимость и взаимную неприязнь хозяев друг к другу. Создавалось впечатление, что стоило Эмили открыть рот, как Гарольда мгновенно охватывало раздражение. Никакое ее мнение не заслуживало того, чтобы выслушивать его. Пустая домашняя болтовня – а о чем еще жена могла говорить? – неизменно возмущала его своей банальностью, Гарольд с якобы безропотно-терпеливым, нарочито скучающим видом клал нож и вилку, как только она, предварительно покосившись на него, заставляла себя заговорить. Если бы Эмили была съежившимся от страха домашним животным со лживой по существу жалобной мольбой во взгляде, искушение пнуть его ногой было бы для Винсона непреодолимо. И он пинал – словесно.
Неудивительно, что у них было мало друзей. Теперь я думаю, что, вероятно, правильнее сказать, что настоящих друзей они не имели вовсе. Единственной, кроме меня, его коллегой, вхожей в их