и еще не осознали радости убийства ради убийства. Но у них настали трудные времена в последние два месяца (слова «месяц» они тоже не знали, хотя движение луны по небу их иногда занимало), потому что племя неумеренно разрослось и истребило или распугало всю добычу в окрестностях. От скученности на стойбище, где они прожили почти полгода, начались болезни, люди начали слабеть и умирать. А тут еще и страшная засуха случилась.
Причинно-следственной связи между гниющими отбросами и нечистотами, над которыми жужжали мухи, и начавшимся мором, они не могли видеть. Но когда умерло десятка два взрослых особей, безотчетный страх заставил остальных покинуть стойбище и пойти искать новое. На удобной излучине реки в пяти десятках километров к югу место было, к несчастью, занято. Можно было идти дальше, можно было удалиться от живительной реки, но они, хоть и не знали чисел, поняли, что их больше, чем живущих в этой роще гоминидов. Поэтому с ходу, не тратя время на политесы, вступили в бой, подбирая камни и выламывая дубинки прямо на ходу.
Не имея еще каменных топоров и костяных пил, победители рвали сырую плоть острыми ногтями и зубами. Трапеза продолжалась весь день. Своих женщин пустили к добыче только под вечер. Те оставили немного мяска и детям, пожевав его для тех, кто не имел своих достаточно прочных постоянных зубов.
Чуть поодаль жались молодые самки побежденного племени – детенышей и старух уже убили, но им сохранили жизнь. В нелегкий год племя пришельцев потеряло почти всех женщин, поэтому уставшие после боя самцы, не имея ни малейшего понятия о задачах демографии, чувствовали чисто инстинктивную потребность оставить чужих самок в живых. Те вскоре сами про все забудут и станут как ни в чем не бывало спариваться с победителями, так же, как это сделала бы львица, самка лисы или песца.
Молодых самок тоже можно было убить и съесть – на том отрезке палеолита, когда проточеловеческие семьи из одного самца и нескольких самок уже уступили место более крупным родовым группам, устоявшихся моральных норм и табу не было. Но пока их решили оставить, а вскоре о «чужеродности» этих женщин забудут – даже пахнуть они будут, как «свои». Вряд ли кто-то из героев этой битвы смог бы вспомнить события, имевшие место месяц назад, до этого уровня неокортекс[1] у них еще не развился.
Этих женщин признали бы пригодными для спаривания, даже если бы они принадлежали к немного другому виду гоминидов. Такие тонкости брутальных обитателей саванны мало заботили.
Самки не были коллективной собственностью, поэтому после нескольких драк были быстро распределены среди самых сильных и свирепых. Природа, безусловно, одобряла такой выбор. Если будет много пищи, то всех родившихся после таких союзов детей можно прокормить. А если не будет… их всегда можно съесть или выбросить.
Как и для их животных предков, конформизм и агрессивность были двумя краеугольными камнями успешности выживания этих существ. Но уже среди них и их потомков будут то и дело появляться