этих представлений, можно сделать следующие наблюдения. Во-первых, наиболее динамично развиваются наименее затратные социальные институты и наименее динамично – наиболее затратные социальные институты. В этом плане институт социального партнерства представляется одним из наиболее затратных (по времени, материальным и финансовым затратам, по сложности вопросов его организации и т. д.). Этим объясняется довольно низкая его динамика в исторической ретроспективе. Во-вторых, поскольку рационализм не играет всеобъемлющей роли в формировании социальных институтов, многие из них могут быть просто иррациональными. Институт социального партнерства в определенном смысле слова также может представляться как иррациональный, поскольку понятия рентабельности, самоокупаемости или экономической выгоды к нему мало применимы. В самом деле, вопросы о том, сколько может стоить жизнь и здоровье человека, нормальная экология или семейное благополучие, выглядят риторическими. Конечно, экономист может (и, наверное, должен) знать ответ на «цену вопроса». Но цена самой человеческой жизни считается выше любых затрат. Поэтому экономия на последних в этом плане всегда будет выглядеть аморальной.
Поэтому нельзя согласиться с мнением, согласно которому «основным показателем эффективности [функционирования] институтов является размер достигнутой благодаря им минимизации издержек» [367, с. 97]. Любые издержки считаются социально оправданными и, следовательно, эффективными, когда речь заходит о социальной безопасности человека, его физическом и нравственном здоровье. Иные трактовки эффективности сугубо умозрительны. И здесь пролегает глубокое противоречие между экономистами, трактующими значение социальных институтов, с одной стороны, и всеми другими исследователями, трактующими институты с позиций абсолютных ценностей человеческого бытия, с другой стороны. Попытки современных экономистов измерять высшее – низшим, смысл и качество жизни человека – размером затрат или рентабельностью инвестиций представляются нам тем самым экономизмом, который еще С. Н. Булгаков предлагал нравственно, внутренне преодолеть. Он писал по этому поводу: «В известном смысле экономический материализм даже и неуничтожим, настолько в нем находит выражение некоторая непосредственная данность переживаний или историческое самочувствие, ищущее для себя теоретического выражения в научной или философской доктрине. Эта последняя может быть крайне неудачна по своему выполнению, но настроение, ее создавшее, этим не устраняется. Та особая и неотразимая жизненная правда, что приоткрылась и интимно почувствовалась с такой серьезной и горькой искренностью нашей современностью, делает экономический материализм в известном смысле неопровержимым. Он не может быть просто отвергнут и опровергнут, как любая научная теория. Он должен быть понят и истолкован – не только в своих явных заблуждениях и слабых сторонах, но и в том вещем содержании, которое через него просвечивает. Он должен быть не отвергнут,