тот же майор – очень вежливый, но с неизменной злой улыбкой, не сходившей с лица. Тема для беседы была всегда одна и та же, а именно: как выглядел тот русский офицер, каким тоном он говорил и что именно. Это сначала удивляло Брауна, ведь он уже обо всем рассказывал, а теперь, спустя несколько дней, воспоминания уже поблекли. Но допрос велся в высшей степени профессионально, и лейтенант смог припомнить столько подробностей, что даже сам удивлялся своей необычной памяти.
За плодотворное сотрудничество и в качестве компенсации за потерянное время Брауну вручили великолепные подарки, которыми он сейчас щедро делился с сослуживцами. Эрих привез из столицы не только приятно позвякивающий портфель с ароматной продукцией французских виноделов, но и кое-что более ценное. Натуральный кофе, то ли из довоенных запасов, то ли контрабандный, котировался сейчас гораздо выше любых напитков.
Вернувшись к месту службы и узнав, какой ценой досталось продвижение на два десятка километров, Эрих пребывал в шоке. В газетах происходящее на фронте описывалось в самых радужных тонах – враг бежит, русские толпами сдаются в плен, а трофеи не успевают подсчитывать. А тут, оказывается, была настоящая бойня. Заходившие по служебным делам или просто на чашечку кофе офицеры, а также унтеры, с которыми демократичный Браун не чурался общаться на равных, поведали душераздирающие подробности кошмарного наступления.
Больше всего выжившие в этом аду любили рассказывать об ужасном танковом прорыве, случившемся в «пятницу тринадцатого». Когда лейтенант вежливо указывал на календарь, где 13 сентября значилось субботой, доморощенные нумерологи, вдруг ставшие на этой неправильной войне очень суеверными, снисходительно объясняли, что это еще хуже. В ту страшную ночь русские начали контратаку как раз в полночь, когда пятницу сменяет тринадцатое число. Сначала все шло хорошо, но потом из оврага, заполненного непроходимой грязью, вдруг вынырнуло не меньше десятка новейших советских танков, которые стали обстреливать наступающих с фланга. Хорошо еще, что наши успели вовремя выставить дымовую завесу, только это и спасло остатки атакующих. Но и потом самые неугомонные русские, пользуясь темнотой, подъезжали к немецким позициям и, зацепив тросами уцелевшие панцеры, утаскивали их к себе в тыл вместе со всем экипажем. Самое ужасное, что броня у вражеских машин была совершенно неуязвимой, и ее не могли пробить даже гаубичные снаряды.
Впрочем, один из собеседников Брауна – лейтенант Эйзель, служивший в артиллерийском полку, снисходительно посмеялся над этими сказками.
– Уже давно замечено, что при прорыве русских танков их количество преувеличивают раза в два или три. Так что максимум, что там было – это четыре «панцера». Да сами посудите, будь у Советов на этом участке десяток новейших машин, они бы раскатали нас в тонкую лепешку. Ну, во всяком случае, постарались бы это сделать, и тогда у наших окопов осталось бы гореть несколько вражеских танков.
Уважительно кивая