от многих других улиц Истанбула, по которым в сезон дождей приходилось брести в грязи по щиколотки. По вечерам фанариоты со средним достатком собирались в тавернах (богатые и знатные греки считали времяпрепровождение в мейхане ниже своего достоинства), и тогда Юрек, сидя у открытого окна, наслаждался греческой музыкой, которая была так похожа на мелодии его родины.
Он опоздал к ужину, а идти на поварню к вредному старикашке-повару, которого звали Коста, чтобы выпросить хотя бы черствую лепешку, ему не хотелось, и Юрек упал на кровать, не раздеваясь, дабы переждать, пока перестанут завывать муэдзины; засыпать под их вопли он так и не приспособился. Мысли вяло и бестолково ворочались в голове, и только одна обрела ясность и законченность: уж не нажаловался ли на него сербский купец хозяину за вчерашнее? Ведь Александр Маврокордато наказал ему исполнять все прихоти Младена Анастасиевича.
Юрек не сильно опасался, что его подвергнут какому-нибудь серьезному наказанию, – с некоторых пор он начал считать себя незаменимым – но ему не хотелось терять доверие господина. Что ни говори, а его жизнь, пусть и подневольная, все-таки сильно отличалась от судьбы несчастных, которых угораздило попасть в качестве гребцов на каторгу – военные галеры османского флота. С ними обращались как со скотом, и выживали в таких нечеловеческих условиях только сильные духом и крепкие телом. Или очень счастливые – те, кого выкупили или кому удалось бежать.
Неожиданно раздался стук в дверь, и в комнату вошла служанка, довольно миловидная девушка по имени Зенобия. Юрек давно положил на нее глаз, но она была чересчур стеснительной, да и заводить шашни с невольниками в греческих семьях Фанара считалось непозволительным, хотя девушка явно относилась к нему с большой симпатией.
– Вас приглашает господин… – Зенобия почему-то смутилась и низко опустила голову.
– Зачем?
– Не знаю…
На душе вдруг стало тревожно и муторно; Юрек нахмурился и спустился в обширную гостиную, обставленную превосходной мебелью в византийском стиле. Там был накрыт стол, за которым сидели сам Маврокордато, его родственник, который занимался составлением договоров и купчих, и Младен Анастасиевич. По их раскрасневшимся лицам было видно, что они вполне довольны переговорами, которые не грех спрыснуть добрым вином; похоже, и сам Маврокордато и его гости уже употребили его в изрядном количестве.
– А скажи мне, – обратился к Юреку грек, – тебе хотелось бы получить вольную?
Юрек заледенел. К чему эти слова?! Разве не ясно, что любой раб стремиться на волю как птица, заключенная в клетку? Впрочем, были и такие среди пленных, которые предпочитали служить доброму господину до конца своих дней, при этом считая, что им выпала необыкновенная удача. В особенности это относилось к пахолкам[26], прежде находившимся в услужении богатых польских шляхтичей, которые не считали их за людей и относились к ним как к рабочему скоту.
– Господин